Я рос — в Штеллингене — больше у крестной, тетушки Йетты, чем у родителей: и она гораздо больше повлияла на меня, чем они. Она была сестрой моего отца и жила в доме уже умершего к тому времени деда. Она рассказывала мне истории, бесконечно, и мне это так нравилось, что я просил ее читать для меня, даже когда давно сам умел читать. Я убежден, что именно по этой причине еще и сегодня читаю так медленно; а читаю я ужасно медленно — раза в три медленнее, чем другие.

В девять или десять лет я пережил первое столкновение со смертью. Я в то время общался иногда с маленькой компанией ребят. Однажды, когда они учили меня, как пользоваться ходулями, я поцеловал девочку Мими, на что старшая из двух девочек откликнулась так: «Ох, теперь Мими непременно умрет!» Я до сих пор помню, как она это сказала, и даже то, что светила луна. Мими действительно умерла неделю спустя, от дифтерита. Это потрясло меня до глубины души, радикально изменило. Я сделался очень замкнутым и не помню, чтобы после когда-нибудь играл с этими детьми; определенно я больше с ними не играл.

Моего деда, к примеру, похоронили на глубине в шесть метров. Погребение было таким же экстравагантным, как и вся его жизнь. Его труп — поскольку смерть была столь абсурдной, да еще произошла в летнее время — уже через несколько часов почернел и вздулся, как хлебная опара. А поскольку дед и без того был необычайно тучным, для него пришлось сколотить чудовищных размеров дубовый гроб (это все рассказал мне отец). Когда похоронная процессия добралась до кладбища, оказалось, что могила мала и что сперва ее нужно расширить; в общем, невозможная история. Так вот: в этой могиле лежал и мой брат. <…> На могильной плите значилось: «Здесь покоится Ханс Хенни Ян»; я впервые прочитал это в жуткую сумеречную пору; и это было одним из самых ужасных, поистине сатанинских переживаний, которые мне довелось вынести в детстве.

Во время одной из поездок дед в результате несчастного случая сломал руку. Он отправился к соседу, доктору Вольгасту — выдающемуся врачу, но и несравненному оригиналу. Доктор был неописуемо нечистоплотным и отвратительным скупердяем, хотя владел большим состоянием: собственных детей он принуждал к воровству и чуть ли не морил голодом; он и сам крал корм для своей лошади, когда посещал больных. Когда он решил построить для себя дом, он заказал чертежи сорока строительным подрядчикам, а потом сказал каждому, что тот в этом деле ничего не смыслит, и построил дом сам. Но из скупости он оставил дом наполовину недостроенным, почти совсем не отделанным и с мешковиной в окнах. Только флигель был построен с неслыханной роскошью: там жила жена доктора — женщина на тридцать лет моложе его и очень красивая, ради которой он буквально вышвыривал деньги на ветер. <…> Доктор Вольгаст оставил завещание, которое — под угрозой, что иначе оно потеряет силу, — нужно было вскрыть еще до похорон. В завещании доктор показал, что хотя всегда был скупым, но умереть умеет как богатый человек. Он, как выяснилось, не афишируя этого, уже построил на кладбище мавзолей: он хотел, чтобы его отвезли туда в экипаже, запряженном четверкой лошадей; а его жену, давно умершую, следовало эксгумировать и привезти туда же в экипаже, запряженном шестью лошадьми, — но ночью, когда только и подобает устраивать свидания с прекрасной дамой — — Так все и было сделано — к разочарованию многих, которые толпились на улице, желая увидеть главным образом экипаж с женой доктора, но к вечеру разошлись, ничего не увидев. Мне еще довелось посмотреть на слугу доктора, ужасного пьяницу.