Молния. Изумрудно-прекрасен, в её свете является Дионис. Дионис:
В уме останься, Ариадна!.. Нет у тебя ушей, кроме моих: вмести же в них умное слово! Не нужно ль, до того как полюбить, — себя — возненавидеть? Я — твой лабиринт… Слава и вечность 1. Долго ты ещё будешь сидеть на злосчастье своём? Смотри! не высиди мне из него яйцо — яйцо василиска. Почто Заратустра крадётся у самой горы? Недоверчивый, мрачный, язвительный, долговязый лазутчик, — но вот: молния, свет, гибель, удар в небо из бездны: и даже у горы содрогаются недра… Там, где ненависть с молнией срослись в одно, проклинанием став, — там, на горе, живёт теперь гнев Заратустры; грозовая туча, идёт он своим путём. Прячься в страхе теперь, кто последним укрыт одеялом! Забирайтесь в постели, неженки! Вот катаются громы над сводами, балки и стены трясутся от страха, пробегают молнии и серно-жёлтые истины — изрыгает проклятия Заратустра. 2. Эта монета, которой весь мир платит, — слава: я беру осторожно — в перчатках — её и швыряю прочь с отвращением. Кто хочет оплаченным быть? Они продаются… Выставлены на продажу, хватают жирными пальцами эту всемирную — жестянкой гремящую — славу. Хочешь купить её? они все продаются. Но предлагай им не скупясь! звени тугою мошной! — иначе ты укрепишь, укрепишь ты их добродетель!.. Они все добродетельны. Добродетель и Слава — чем не чета? Покуда мир существует, платит он за добродетель-бурчание звонким славы бренчанием — и с этого шума живёт. Перед всеми добродетельными хочу я быть должником, объявляю себя должником везде, где Вина велика! Перед всяким вещателем славы в червя превращается моё честолюбие — средь таких я желаю больше всего самым низменным быть… Эта монета, которой весь мир платит, слава: я беру осторожно — в перчатках — её и швыряю прочь с отвращением. 3. Тихо! — о великих вещах — а я вижу великое — нужно молчать или великое молвить: молви великое, в восхищении, мудрость моя! Поднимаю горé глаза — там валы световых морей: — о ночь, о молчание, о упокоение всякого шума!.. вижу я знак — из самых далёких далей, сверкая, спустилось созвездие медленно — встало передо мной… 4. Вышние светочи бытия! Вечных творений грифельная доска! Ты пришла ко мне? — То, что Никто не видел, твоя бессловесная красота, — и она не бежит моих взглядов? Необходимости щит! Вечных творений грифельная доска! — но ты ведь знаешь и сам: чтó все ненавидят, чтó люблю я один, — это чтобы ты было вечно! чтобы ты было необходимо! Моя любовь возгорается только от Необходимого. Необходимости щит! Вышние светочи бытия! — недостижимы желанию, не запятнаны словом «Нет», вечное «Да» Бытия — и я — твоё вечное «Да»: потому что люблю тебя, Вечный Свет! О бедности богатого сверх меры Десять лет прошло — и ни капли на меня не упало, нет ни влажного ветра, ни рос любви — земля без дождя… И вот я прошу свою мудрость, не жадничай в эту сушь: истекай сама, капай сама росою, будь сама дождём пожухлой пустоши дикой! Когда-то велел я тучам убраться прочь с моих гор — когда-то я говорил: «больше света! вы, темень!» Ныне маню я их, чтобы пришли они: выменем вашим сотворите вокруг меня тьму! — я хочу вас доить, вы, коровы вышнего крова! Тепло-молочную мудрость, сладкую росу любви устремляю я — пусть течёт! — по земле. Прочь, вы, мрачно глядящие правдицы, прочь! Не желаю я на моих горах видеть кисло-терпкие нетерпеливые правданки. Со своей золотистой улыбкой пусть мне станет ближе ныне другая правда: подслащённая солнцем, смуглая от любви, — только зрелую правду сорву я с дерева. Ныне хочу я коснуться рукой локонов случая; мне достанет ума, чтобы случай вести как ребёнка, чтоб провести его вокруг пальца. Ныне хочу я быть гостеприимным к Нежеланному, даже к судьбе не хочу быть колюч — Заратустра не ёж. Моя душа лизнула уже ненасытным своим языком все сладости мира и все его гадости, в любые спускалась глубины. Но всегда — подобно пробке вновь всплывала она на поверхность: масляным пятном качаясь на буром море; видят душу мою и называют меня счастливым. Кто отец мой и кто моя мать? Не Принц ли Переизбыток отец мне и не мать ли моя — Тихий Смех? Не они ли меня зачали в законном браке — меня, зверя-загадку, меня, свет-мило-золотце, меня, расточителя всякой мудрости, Заратустру? Больной ныне от ласк — влажный ветер, несущий росу, — сидит Заратустра и ждёт, ждёт на своих горах: в собственном соку мягкотелым и сладким став, под своею вершиной, под своим ледником, утомлённый и благостный, как Создатель в седьмой свой Творенья день. — Тише! Чья-то правда бродит надо мной, подобна туче, — незримыми молниями поражает меня. По широким медленным ступеням поднимается её счастье ко мне: приди, приди, возлюбленная Правда! — Тише! Это Правда — моя! Из медлительных глаз, из шёлка трепетного разит меня её взгляд, милый девичий взгляд колючий… Она отгадала причину моего счастья, она отгадала меня — ха! — что замышляет она? Пурпуром притаился дракон в бездне её девичьего взгляда. — Тише! моя говорит теперь Правда: Ты выглядишь так, будто золото проглотил: тебе ещё вспорют живот!.. Слишком богат ты, ты, растлитель многих! Слишком многих ты сделал завистниками, слишком многих — бедняками… Даже на меня свет твой отбросил тень, — зябко мне: прочь поди, ты, богатый, прочь поди, Заратустра, покинь своё солнце!.. Ты хотел бы раздать-раздарить то, чего у тебя сверх меры! Но чрезмерен — ты сам. Богатенький, не будь дураком! Сначала себя раздари, Заратустра! Десять лет прошло — и ни капли на тебя не упало? нет ни влажного ветра, ни рос любви? Но кто мог бы тебя полюбить, ты — богатый сверх всякой меры? Твоё счастье сушит вокруг всё, делает бедным на любовь — как земля без дождя… Никто тебя не благодарит больше, ты же всякому благодарен, кто берёт от тебя: по тому и узнаю́ тебя, ты, богатый сверх меры, ты, беднейший из всех богачей! Ты жертвуешь собой, тебя мучит твоё богатство — ты отдаёшь себя, ты не щадишь себя, ты не любишь себя: большая беда неотступно бредёт за тобой, беда переполненного амбара, переполненного сердца — но Никто не благодарит тебя больше… Ты должен беднее стать, мудрец немудрящий! Если хочешь, чтобы тебя любили. Любят только страждущих, отдают любовь только тем, кто голоден: сам себя раздари сперва, Заратустра! |
