Последняя воля Так умереть, как друг — однажды я видел — умер, — друг, что молнии, взоры божественно в тёмную мою юность метал. Дерзкий, глубокий, в битве танцуя, — среди воинов — самый весёлый, победитель — самый весомый, на судьбе своей стоя, как некий рок, суровый, задумчивый после драк, вдумчивый — до: содрогающийся оттого, что победил, ликующий оттого, что победив умирает: приказавший, когда умирал — и приказавший что? — уНичтожить… Так умереть, как — однажды я видел — он умер: победив, уНичтожить… Меж хищных птиц Захочешь спуститься здесь, мгновенно пропасть тебя поглотит! — Но, Заратустра, ты всё ещё любишь бездну, всё ещё елью стоишь у края? — Пуская корни там, где даже скала с трепетом в пропасть глядит, — медлит ель на краю, когда всему вокруг хочется вниз поскорей: рядом с нетерпением срывающихся камешков и падающего ру− чья терпелива суть — терпеливый, суровый, немой, одинокий… Одинок! А отважится ль кто здесь гостем быть, твоим Гостем здесь быть?.. Разве что хищник крылатый: как повиснет, долготерпцу в патлы вцепясь, с хохотом злорадным, с хохотом хищных птиц… К чему такое упорство? — начнёт глумиться-кривляться: любишь бездну — крылья сперва отрасти… нельзя так висеть, как, Повешенный, ты! — О Заратустра! Суровый Нимрод! Недавно ещё звероловом Господним, силком добродетелей, стрелою был зла! И что? — сам себя подстерёг, своя собственная добыча, сам собою пронзён… И вот — сам себе друг, одинок, двое-наг, с собственным знаньем сам-друг, меж ста зеркал перед собой не-собой, среди сотен воспоминаний, как в тумане, утомлённый раной любой, от любого мороза в ознобе, петлю сам себе завязал, сам себя — одинокий знаток! Сам себе самовешатель! Что ты сделал из петель вязанья собственной мудрости? Что заманил ты себя в этот… — древнего змия рай? Что прокрался ты в себя — в тебя самого?.. И больной теперь ты, от змеиного яда больной, раб ты теперь, вытянул жребий суровый: в шахте Я своего горбатиться тяжко, к себе прорубаясь, в себя зарываясь, беспомощно, оцепенело, как труп, — сотни тягот лежат на тебе, и сверху — ты сам, всеведущий! Сам себя одинокий знаток! Заратустра премудрый!.. Ты искал тяжелейшую тяготу: а нашёл самого себя, — и себя уж не сбросишь с себя ты… Полусидя в засаде, никогда ты не встанешь во весь рост! Сросся с могилой своей, призрак, травою пророс!.. А недавно ещё такой гордый, с мордулей радости — на ходулях гордости! Недавно ещё разодинокий отшельник без Бога, а теперь — раз-двоящийся к сатане пришлец, Принц багряный Бесстыжести дерзкой!.. И что! — меж двух Ницшто скрюченный вопросительным знаком, утомлённой загадкой — загадкой для хищных птиц… — вот ужо как тебя «разгадают», они алчут твоей «разгадки», они бьются вокруг тебя, над загадкой, над тобой, ты, Повешенный!.. О Заратустра!.. Сам себя — одинокий знаток!.. Сам себе самовешатель!.. Сигнальный огонь
Здесь, где остров вырос между морями, вздыбясь жертвенным камнем вдруг, скальной громадой, здесь себе Заратустра под чёрным небом разложил костры высоко в горах, как сигнальный огонь — знак для тех, кого по морю носит, вопросительный знак для тех, у кого уже есть ответ… Это пламя-змея с бледно-серым брюхом — языки её жажды в холодные тянутся дали, ко всё более чистым высотам выгибает шею она — стоя коброй пред Нетерпением: вот какой пред собой я поставил знак. Ах, сама-то душа моя — это пламя. Ненасытно стремясь ко всё новым далям, вверх стремится, всё вверх её тихий жар. Что людей бежал Заратустра и зверя? Почему вдруг от твёрдой земли оторвался? Шесть он знает уже одиночеств, — но даже и море ему не совсем одиноко, остров — в скалы велел ему лезть, пламенем стать, и теперь на седьмое одиночество он закидывает удочку над головой. Моряки, носимые по волнам! Вы, обломки древнейших звёзд! Вы, моря будущего! Неизведанные небеса! Ко всему Одинокому я наладил крючок: нетерпению пламени дайте ответ, помогите поймать рыбаку на высоких скалах, мне, — седьмое, последнее Одиночество!.. |
