Кэтрин Мэнсфилд

Байрон Виллаз, 1

Вейл ов Хэлф

Хэмстед, Лондон

Понедельник, 20 декабря, 1915 г.

Моя дорогая Кэтрин,

Ваше письмо пришло сегодня утром. Мне так жаль, что вы больны. Здесь вчера был Марри, когда пришло письмо — Кот принес его — и он очень расстроился.

Не грустите. От нас уходит всего лишь одна из множества жизней, только одно «я» умирает внутри нас, но на его место приходит другое — это счастливое, творческое «я». Я знал, что вам придется «умереть» вместе с вашим братом ^{771}, что вам придется прикоснуться к смерти и уйти в мир теней. Но вслед за этим последует воскрешение, мы все восстанем из могилы, и начнем новую счастливую жизнь с чистого листа. Не бойтесь и не сомневайтесь — так и будет.

Вы гораздо больше открыли себя смерти, чем Марри. Он боится ее. Но однажды ему придется подчиниться, он осмелится погрузиться в воды Леты и позволит себе умереть, в той оболочке, в которой он существует сегодня. Только тогда он родится новым человеком — но не прежде. Пока он не тот человек.

Когда вам станет лучше, вы должны вернуться, и мы начнем все заново. Это будут первые весенние дни в борьбе за жизнь после долгой зимы. В нашей жизни слишком долго царила осень и зима. Теперь середина зимы. Но мы достаточно сильны для того, чтобы выждать время — умереть и возродиться вновь.

Я бы хотел, чтобы мы вместе создали эту новую жизнь, вложили в нее новый смысл — это будет дух единства тех из нас, кто страстен духом — чтобы мы сложили свои жизни вместе, а из них выросло бы одно дерево с «вольными ветвями», которые приносили бы разные плоды — но все вместе мы были бы символом весны и всеобщего процветания. Важно лишь, чтобы мы все были едины духом, вот и все. Кем является каждый из нас в отдельности — вопрос второстепенный.

Она уже зарождается, эта новая жизнь. Старая жизнь уже умерла. В нашей жизни сейчас остались только вы и Марри. Все остальные находятся по ту сторону могилы. Могила и смерть разделяют нас. Они на другой стороне, в далеком, забытом прошлом — все эти…. Нам нельзя оглядываться назад. Мы будем смотреть только вперед. Никаких ретроспекций и интроспекции — никаких размышлений о прошлом и самоанализа. Мы должны смело смотреть в лицо неизвестности, и будущее не за горами, оно заявит о себе, подобно тому, как весной появляются новые цветы. Потому что мы действительно родились сызнова…

Надо, чтобы мы все держались вместе. Когда вы вернетесь, я хочу, чтобы вы с Марри жили с нами или около нас, в единстве — эти расставания невыносимы. Давайте будем жить вместе и создадим новый мир. Это может быть трудно сделать в Англии, потому что здесь все пропитано духом умирания, разрушения и распада, тогда мы поедем во Флориду. Но давайте поедем вместе, и будем держаться вместе, несколько человек, проникнутых общим духом. Пусть это будет союз бессознательного, а не сознательного начала. Поправляйтесь и возвращайтесь, и давайте попробуем быть счастливыми вместе, в единстве, а не во вражде, созидая, а не разрушая.

Леди Оттолин Моррел

Рипли, Дербишир

Понедельник, 27 декабря 1915 г.

Моя дорогая Оттолин,

Ваша посылка и письмо пришли этим утром. Книги просто чудесные — но зачем вы прислали Шелли? — Вы ведь, должно быть, дорожите этой книгой? Она такая яркая и красивая. Я буду беречь ее.

Вам понравились фрески Аджанты ^{772}? Я просто влюбился в них: чистота исполнения — чистота простоты — совершенные, почти идеальные отношения между мужчинами и женщинами — самые безупречные рисунки, которые я когда-либо видел. Боттичелли по сравнению с ними просто вульгарен. Они воплощение высшей точки замечательной цивилизации, венец совершеннейшего витка человеческого развития. Из всего изобразительного, что мне довелось лицезреть, это самое превосходное: идеальные, абсолютно идеальные отношения между мужчиной и женщиной — такие простые и исчерпывающие, такое совершенство страсти, цельность, полнота расцвета. То, что мы называем страстью, обычно сводится к одностороннему представлению, основой которого служит ненависть и Wille zur Macht [264]. Здесь же нет и намека «Воли к власти», на этих фресках, пятая страсть.

Мы сейчас в Рипли — и страдаем от этого. Возвращаться в прошлое очень тяжело — ты поворачиваешься к будущему спиной и возвращаешься к своему старому «я». Мы только что сильно поспорили с моим старшим братом — он радикальный нонконформист ^{773}.

В целом жизнь здесь темная и необузданная, все происходит на уровне чувств — сильных и разрушительных; ни разума, ни рефлексии, ни интеллекта. Эти люди достаточно страстные, инстинктивные и темные. Боже, я будто вернулся в детство — такое неистовство, темнота, их разум темен и нет ни малейшей искорки понимания — чувства берут вверх надо всем. Нет слов как это грустно. Эти люди, которых я так люблю, — эта жизнь имеет надо мной большую силу — они совсем не слышат голоса разума: для них существует только индустриализм, заработная плата, деньги, машины. Они не могут представить, что существует что-то еще. Все они мыслят только этими понятиями. Они абсолютно неспособны задуматься о чистой, невидимой правде жизни: у них на уме только эта промышленная — механическая — денежная мысль. Только это движет их поступками — ничего более. Именно поэтому в конечном счете мы все обречены на что-то вроде социализма гильдий, что есть отступление назад. Я думаю, этого не избежать. Но только избави меня бог быть втянутым в это. Нам нужно стремиться к тому, чтобы посадить зерно нового развития, стремиться к еще большим высотам, нам нельзя скатываться вниз. Вот что мы должны сделать, в Корнуолле и Флориде — отыскать зародыш новой эры.

Эта странная, темная, инстинктивная жизнь, такая жестокая и беспросветная в сути своей, в совокупности с материализмом и недостаточностью мышления, очень огорчает меня; огорчает настолько, что хочется криком кричать. Они все такие же живые, уязвимые в темноте своих страстей. Я люблю их как братьев — но, боже мой! — одновременно ненавижу: пока я жив, я не позволю им быть моими хозяевами. Их нужно уметь побеждать — знать, думать и действовать быстрее, чем они.

Я думаю, что после войны рабочий класс столкнется с большими проблемами — не уверен, что я смог бы вынести это зрелище, будь я здесь. Это было бы последним шагом на пути к деградации. Но здесь считают, что война продлится еще долго — не как в Лондоне.

Скоро, совсем скоро можно будет избежать всего этого, вступив в еще не созданное будущее, не родившуюся, еще не зачатую эру. Пусть же старый мир сам разрушает себя: нам нужны силы, для того чтобы создать новое единство, новое, совершенное счастье, и оно не за горами.

Мы едем в Корнуолл в четверг, и это будет началом.

Дж. М. Марри ^{774}  и Кэтрин Мэнсфилд

Порткотан, Сент-Меррин

Северный Корнуолл

24 февраля 1916 г.

Мои дорогие Джек и Кэтрин,

Ну же, вы вдвоем, не страдайте без причины. Книжный проект пока еще не стал по-настоящему реальным и важным для меня.

Хезелтайн хочет как можно скорее опубликовать «Радугу». Вы не представляете себе, каким больным и уставшим я себя чувствовал. Его вера и энтузиазм помогли мне. Он довольно музыкален: ему нравятся Делиус, Гуссенс, Арнольд Бэкс ^{775} и другие. Что ж, они и впрямь неплохи. Наша нация, за некоторым исключением, может похвастаться, скорее, музыкальными достижениями, нежели хорошими книгами.