«Царство Мое не от мира сего» ^{502}

Может, и так, но, коль скоро мы живем в этом мире, все остальные царства нам мало пригодны. Христос мог бы с тем же успехом сразу сказать: «Я существо крайне непрактичное, а Мой Отец не создал мир таким, каким следовало».

Борьба за существование —

это борьба за существование наших мнений. В конечном счете она оборачивается поистине ослиным упрямством с нашей стороны: мы упорно твердим, что правы только мы и что люди должны воспринимать мир таким, каким воспринимаем его мы.

«Когда бы страх чего-то после смерти…» ^{503}

В действительности все обстоит иначе. Обычно люди боятся смерти, а вовсе не того, что произойдет после нее.

Наши причуды

Атеизм, с одной стороны, христианство — с другой.

Будь добродетелен,

и ты будешь порочен.

Демократия и наука

Демократию и науку я рассматриваю как бастион против тирании зарвавшегося духовенства, а духовенство — как бастион против зарвавшихся демократии и науки.

Отвага

в лучшем случае опрометчива.

Комар

То, что для одного комар, для другого — верблюд.

В нашей мудрости

сокрыто больше, чем снится небу и земле. ^{504}

Воспитать

одного ребенка и принести ему пользу гораздо сложнее, чем написать все написанные мною книги, вместе взятые.

Бедные

вынуждены работать и напрягать силы, а потому, когда не будет бедных, не будет и сильных. Бедные — это способ сохранения физической энергии народа.

Мои книги

Сколько бы я ни жаловался на отсутствие интереса ко мне и к моим книгам, и я, и мои книги от этого только выиграли… Я не связан литературными и научными группировками и общественными влияниями, и мне легче пишется оттого, что я не обращаю внимания, что скажут «Атенеумы»^{505} и ученые мужи; мне пришлось бы гораздо труднее, окажи мне читающая публика более сердечный прием. Я нисколько не сомневаюсь, что поклонялся бы Мамоне, если б мог, — однако Мамона боялся меня и вел себя со мной столь непочтительно, что мне ничего не оставалось, как броситься в объятия Иисуса.

Бог — это любовь

Следовало бы говорить: «Бог — это любовь и ненависть». Бог — это нескончаемая любовь и нескончаемое же ко всему отвращение.

Без идолопоклонства в этом мире —

да; без Бога — нет.

Большинство респектабельных людей

ведут себя так, словно величайшее несчастье или по крайней мере величайшее унижение их ближайших родственников — главный интерес их жизни. Для моего отца, к примеру, жить значило иметь возможность постоянно мне докучать, а жить хорошо — докучать не мне одному, а всем своим отпрыскам одновременно. И в то же время он, человек неуравновешенный, всем нам желал всяческих благ и считал, что должен помочь нам преуспеть.

Бог и дьявол

Невозможно изъять дьявола, не изъяв заодно и Бога. Должна быть гармония: Бог в дьяволе и дьявол в Боге.

Чти отца своего и мать свою

В целом с этим нельзя не согласиться — особенно если ты сам отец или мать. Я бы сказал, что Десять Заповедей написаны отцом, а не сыном, причем отцом, давно потерявшим своих собственных отца и мать. Но даже если автор Десяти Заповедей отец, он не говорил нам, чтобы мы чтили дядю и тетю, деда и бабушку.

Дети и процесс воспроизведения потомства

Если в процессе воспроизведения потомства и думают о деторождении, то большей частью в надежде, что детей не будет.

Прошлое, настоящее и будущее

Настоящее для нас важнее всего, однако в логических рассуждениях оно места не имеет, ибо в настоящем нет ни одного мгновения, которое не было бы украдено либо из прошлого, либо из будущего…

«Vox populi — vox dei» [207]

Эти слова мы произносим, не думая. Не думая же, клеймим «vox populi» — он у нас всегда плох. А ведь Сын Божий к нему прислушивался, голос же своего отца ни во что не ставил.

Речь и язык

Отсутствие речи у животного сродни неумению человека читать и писать. Читать и писать и впрямь очень удобно, однако люди без этого навыка прекрасно обходятся, и он вовсе не так важен, как может показаться.

Один человек

сказал однажды в разговоре с больной женой: «Если Господу угодно будет прибрать одного из нас, я перееду жить в Париж».

Я и ложь

Грустно сознавать, что я всегда был или большим лжецом, или меньшим, чем обычно бывают благовоспитанные люди. Вернее, так: я всегда лгал одновременно и больше, и меньше других благовоспитанных людей.

Для слепого

жизнь и мир — то же, что вещи в карманах жилета, когда мы ощупываем их кончиками пальцев.

Скелет в шкафу

Неважно, сколько у нас шкафов, а в них — скелетов; главное, чтобы скелеты не выбрались наружу. Плохо, когда скелеты идут открывать входную дверь, глядят в «глазок» — кто это, дескать, к нам пожаловал, да еще всем потом об этом рассказывают.

Наши мысли

подобны миру: сами по себе они могут быть вескими; однако основываются на пустоте.