- Москва не уйдёт, - решительно ответил граф Салтыков. - Сначала пообедаем, отведаем добытой зайчатины, а потом можно в обратный путь отправляться...

Домой Репнин вернулся только поздним вечером. Камердинер Никанор встретил его с встревоженным видом.

   - Где, батюшка, изволили так долго пропадать?

   - Разве не знаешь? - хмуро отозвался князь. - В гостях был у графа Салтыкова.

   - Не сердись на меня, батюшка. Всю ночь глаз не сомкнул, тебя ожидаючи. В таком возрасте в голову уже всякие плохие мысли лезут.

   - С какой стати на тебя сердиться? Если сержусь, то только на самого себя. Не надо было ездить в гости.

   - Плохо угощали?

   - Не в том дело... Впрочем, не твоего ума это дело. Лучше разбери постель да помоги раздеться.

Утром Репнин собрался ехать в контору по управлению имениями. В нём вновь проснулась идея заняться устранением препон, которые мешали крестьянам прибыльно вести свои хозяйства, получать больше всякой продукции, в том числе и такой, которую охотно покупают в заморских странах, и таким образом улучшить своё положение. Жизнь, которую вёл граф Салтыков, была не по нему. Многолюдные застолья, картёжные игры способны приносить только головные боли.

Приехав в контору, Репнин нашёл там писаря, изучающего какие-то инструкции, да хорошо одетого молодого чиновника, представившегося ревизором Зубовым.

   - А где сам начальник? - поинтересовался Репнин.

   - Скоро должен быть, - отвечал ревизор. - Обычно приходит в это самое время.

Ревизор показался Репнину человеком дельным, и он завёл с ним разговор о положении крестьян: что можно сделать, чтобы имения сделались доходными, а жизнь крестьян стала более сносной.

   - Ничего не нужно делать, - неожиданно ответил на это ревизор. - Пусть всё идёт своим чередом. Ваши имения не лучше других, но и не хуже.

   - Но довольствоваться тем, что есть, тоже нельзя. Вчера мне пришлось быть в имении графа Салтыкова, оно показалось мне достаточно богатым.

   - Имеете в виду село Марфино.

   - Да, Марфино.

   - Согласен, Марфино действительно богатое село, но не думайте, что у графа все сёла такие.

   - Не знаю, как выглядят у него другие селения, но судя по его расходам, они приносят ему немалые деньги.

   - Я знаю графа Салтыкова, знаю, что он закатывает самые богатые пиры в Москве, и прочее, но знаю также, откуда он берёт на всё это деньги. Его главный управляющий рассказывал: желая получить деньги со стороны, он заложил уже все свои деревни, за исключением Марфина. Его долг казне превысил два миллиона рублей. Вот откуда берутся у него деньги на увеселения.

Репнин был поражён услышанным. Однако он не мог не верить служащему своей конторы: практикой получения займов из казны под залог своих деревень пользовались многие российские помещики.

Беседа с ревизором продолжалась уже около часа, а главный управитель всё ещё не появлялся. Репнину надоело ждать, и он решил вернуться домой. Уезжая, приказал ревизору передать своему начальнику, чтобы тот ждал его завтра в это же время.

...Репнину не пришлось ехать в контору вторично: начальник приехал к нему сам - в тот же день, правда, уже после обеда. Приехал не с пустыми руками, а с письменным отчётом о поступлении доходов за минувший год. Кроме того, он доставил ему кожаную сумку, в которой лежали 22 тысячи рублей серебром.

   - Это - доходы, собранные с деревень? - спросил Репнин.

   - Нет, ваше сиятельство, - отвечал тот, - эти деньги привезены управляющим польским имением, которое раньше принадлежало бунтовщику графу Огинскому, а потом, после того как те земли отошли к России, императором Павлом были пожалованы вашему сиятельству.

   - В день коронации императора я получил на тех землях шесть тысяч крестьян. Не о них ли идёт речь?

   - О них, ваше сиятельство. Упомянутые крестьяне пожалованы вам вместе с землями графа Огинского, участвовавшего в бунте, а после поражения бунтовщиков сбежавшего за границу.

Репнин вспомнил свою встречу с одним из пленённых мятежников в Вильно, назвавшимся графом Огинским. Не тому ли Огинскому раньше принадлежали земли и крестьяне, пожалованные ему, Репнину?..

   - Управляющий имением, который доставил эти деньги, не собирается в скором времени ещё раз приехать в Москву? - спросил он.

   - Такого разговора между нами не было, - отвечал начальник конторы, - но если пожелаете, могу написать ему письмо.

   - Напишите: у меня есть до него важное дело.

Управляющий появился в Москве в конце лета. Репнину доложили о его приходе.

   - Приведи его ко мне, - попросил князь камердинера, - да не уходи, когда я буду говорить с ним. Твоё присутствие желательно.

Управляющий оказался немолодым поляком.

   - Правильно ли я понял, - обратился к нему Репнин на польском языке, - что вашим прежним хозяином был граф Огинский Михал Клеофас?

   - Совершенно правильно, - подтвердил управляющий.

   - Где сейчас граф?

   - Живёт в Италии.

   - Знает ли он, кому сейчас принадлежит его имение?

   - Знает. В одном из своих писем граф сообщал, что имел удовольствие познакомиться с вами в Вильне.

   - Помнится, он называл себя музыкантом.

   - Граф сочиняет музыку, является популярным композитором.

Репнин посмотрел на скучающего камердинера и перешёл на русский язык.

   - Узнаете ли вы сумку, что лежит на столике у стены? - спросил он управляющего.

   - Я привёз в ней причитающиеся вам деньги.

   - В ней как лежали, так и лежат 22 тысячи рублей, я не взял оттуда ни одной копейки, потому что считаю справедливым вернуть их настоящему хозяину. Когда я умру, - продолжал Репнин, - эти деньги должны быть переданы графу Огинскому. Кроме того, в этой сумке вы найдёте завещание, коим отказываю графу польское поместье, ранее ему принадлежавшее, а затем переданное мне во владение по указу императора Павла. Таким образом, после моей смерти граф Огинский снова станет хозяином прежних своих владений.

   - Могу я сообщить о вашем решении графу?

   - Конечно.

   - Ваше благородство будет высоко оценено не только самим графом Огинским, но и всем польским народом.

На этом разговор прекратился. Попрощавшись, поляк ушёл. Репнин остался один. Он был доволен своим поступком.

Другим важным событием для Репнина явилось пребывание в гостях дочери Александры. Она прожила ровно две недели и за это время выложила все столичные новости, каковых набралось очень много. Ничего нового она не могла сказать только о муже. Сказала только, что он по-прежнему живёт в Италии, ждёт, когда прогонят с Мальты французов, чтобы стать там во главе военного гарнизона. А когда сие случится - одному Богу ведомо...

   - А что говорят об этом при дворе?

   - Ничего не говорят. Боятся говорить. Император день ото дня становится мнительнее. Всюду ему мерещатся враги, а врагам одна дорога - в Сибирь.

   - А что известно о Безбородко?

   - Безбородко тяжело болен. Сейчас всеми делами правит граф Ростопчин, назначенный первым министром или, как пишут в газетах, первоприсутствующим коллегии иностранных дел. Ростопчин да сам император, - уточнила Александра.

Об императоре Павле она говорила с нескрываемой антипатией. И на это у неё было достаточно оснований. Не только в Петербурге, но и здесь, в Москве, распространялись слухи, из которых складывался образ человека, всё более и более утопавшего в болоте собственных пороков. Круг людей, которым он мог доверять, постепенно сужался. Ему стало казаться, что даже сыновья недостаточно преданы ему, а императрица только и ждёт момента, чтобы завладеть троном вместо него. Придворная жизнь стала жизнью, полной страха и неуверенности: над каждым тяготела возможность быть высланным или подвергнуться оскорбительным выговорам в присутствии всего двора. Балы и празднества часто превращаются в опасную арену, где любой рискует потерять и положение и свободу. И не приведи Господь, ежели императору придёт мысль, что к даме, которую он отличает от прочих, кто-то относится недостаточно почтительно. Гневные решения возникали моментально и с той же быстротой приводились в исполнение.