Доставить донесение главнокомандующему Репнин поручил своему второму адъютанту, имевшему чин подпоручика. Это был ещё молодой офицер, но уже успевший зарекомендовать себя с самой хорошей стороны. Провожая в путь, Репнин просил его не задерживаться в Яссах, а отправиться в обратную дорогу сразу же, как только получит на то разрешение главнокомандующего.

Репнин не сомневался в том, что его просьба о сикурсе будет удовлетворена. Взятие Измаила было в интересах самого князя. Летняя кампания уже подходила к концу, а вверенная ему объединённая армия ещё не одержала ни одной крупной виктории, способной обратить на себя внимание европейских стран. А её величеству государыне Екатерине Алексеевне такие виктории были очень нужны.

...Курьер вернулся из главной штаб-квартиры через две недели - быстрее, чем ожидали. Принимая от него пакет, Репнин спросил:

   - На словах главнокомандующий ничего не просил передать?

   - Никак нет, ваше сиятельство. Фельдмаршал сказал, что всё необходимое найдёте в письме.

В пакете оказался ордер главнокомандующего. То, что в нём содержалось, повергло Репнина в недоумение: светлейший князь предписывал ему немедленно снять осаду крепости, отойти от Измаила на 20 вёрст, стать лагерем, после чего, сдав командование корпусом одному из своих генералов, прибыть в главную квартиру армии.

Раздосадованный содержанием ордера, Репнин пригласил к себе генералов Кутузова и Салтыкова.

   - Ничего не понимаю, - сказал он им, показывая полученную бумагу. - Что могло заставить главнокомандующего принять такое решение? Может быть, вы догадаетесь? Прочтите, потом скажете своё слово.

Приняв от него ордер, граф Салтыков прочитал его вслух, с тем чтобы избавить от этого своего товарища.

   - Ну что на это скажете?

Кутузов недоумённо пожал плечами, но говорить ничего не стал. Салтыков был более откровенным:

   - По моему разумению, Потёмкина толкнула на это зависть, от излишка которой он постоянно страдает. Князь, видимо, боится, что кто-то в глазах императрицы может подняться по способностям выше него самого.

   - Я так не думаю, - сказал Репнин.

   - А я в этом уверен, - настаивал Салтыков. - Князь завистлив, и об этом знают все. Уверен, отозвав вас, он сам примчится сюда, чтобы быть при штурме Измаила и тем умножить свою славу.

   - Не будем больше об этом, - не дал развернуться спору Репнин. - Как бы то ни было, мы обязаны выполнить приказ. Прошу дать распоряжение своим войскам погрузить имущество в обозы. На новое место двинемся завтра утром.

   - По какой дороге будем маршировать?

   - По той, что ведёт в сторону Хотина.

Приказ о снятии осады Измаила солдаты восприняли с удовлетворением. Они решили, что это связано с переходом войск на зимние квартиры, а жизнь в казармах - это гораздо лучше, чем ежедневные изнурительные земляные работы...

До назначенного места дошли за один переход, сделав в пути всего лишь два непродолжительных привала. После того, как палатки были поставлены и приняты меры предосторожности на случай неожиданного нападения противника, Репнин, желая хорошенько выспаться перед дальней дорогой в Яссы, засветло лёг спать. В Яссы он выехал рано утром вместе с эскадроном охраны, оставив вместо себя генерал-поручика Салтыкова.

Граф Салтыков глубоко заблуждался, думая, что Потёмкин приказал отвести войска из-под Измаила, опасаясь, как бы Репнин, завоевав крепость, не превзошёл его в полководческой славе. Причины на то были более серьёзные. Не муки зависти водили пером Потёмкина, когда он писал, казалось бы, совершенно нелепый ордер, а простой расчёт, нацеленный на то, чтобы любой ценой сохранить своё высокое положение. Он вдруг почувствовал, что стул под ним опасно зашатался, а зашатался потому, что у императрицы произошла смена альковых фаворитов. До последнего времени любовником её величества был Мамонов, тот самый Саша Мамонов, которого он, Потёмкин, лично рекомендовал императрице. Красивый, умный, ласковый молодой человек. А главное, глубоко преданный ему, Потёмкину, делавший всё в его пользу. И вдруг этот приятный во всех отношениях молодой человек влюбился в красавицу фрейлину и захотел на ней жениться.

Это случилось вскоре после заключения мира со Швецией. На обеде, устроенном её величеством в честь заключения мира, Мамонов, как всегда, вёл себя непринуждённо, много шутил. Но когда после обеда уединился с её величеством, он сделался печальным, упал перед ней на колени и со слезами на глазах стал целовать край её платья.

   - Что это значит, ты можешь мне объяснить? - встревожилась Екатерина.

   - Ваше величество, прошу милости, - удерживая себя от рыданий, проговорил Мамонов, - дозвольте уехать в Москву.

   - В Москву? Зачем?

   - Обстоятельства принуждают... Дозвольте сочетаться браком с девушкой, меня любящей.

Поражённая его признанием, Екатерина невольно опустилась в кресло, не в состоянии вымолвить ни единого слова. Никогда не думала она, что окружавшие её лица способны на измену. В её сознании измена представлялась высшим людским пороком. И вот она слышит чудовищное признание: ей изменяет человек, которого она искренне любила, с которым делила своё ложе... Да возможно ли это?..

Наконец императрица взяла себя в руки и, глядя на предавшего её любовника, ледяным тоном проговорила:

   - Встаньте и поступайте, как знаете, отныне я дозволяю вам всё.

Узнав о разрыве отношений между государыней и Мамоновым, Потёмкин расстроился. Он сожалел, что в тот момент его не оказалось в Петербурге. Будь он там, не допустил бы этого... Ещё больше расстроился он, когда его осведомитель сообщил из Петербурга, что новым фаворитом Екатерины сделался некий Зубов. Об этом человеке Потёмкин почти ничего не знал. Знал только, что тот находился под покровительством Салтыковых, а графы Салтыковы о том только и думают, как бы лишить светлейшего князя всего того, что дала ему императрица.

Между тем в Яссах стали распространяться слухи, что дни всесильного князя сочтены: кончилось его время. Потёмкин совсем пал духом. Он терялся в предположениях, не знал, как ему быть... Особенно действовало на него молчание императрицы. Раньше она буквально забрасывала его письмами, а после появления в её окружении Зубова писать перестала. Отчаявшись, он направил ей письмо, окроплённое слезами. Он писал: «Матушка, всемилостивейшая государыня! Матушка родная! При обстоятельствах, Вас отягчающих, не оставляйте меня без уведомления. Неужели Вы не знаете меру моей привязанности, которая особая от всех? Каково слышать мне со всех сторон нелепые новости и не знать: верить ли или не верить? Забота в такой неизвестности погрузила меня в несказанную слабость»...

Спустя некоторое время после отправления этого послания он написал императрице второе такое же слезливое письмо, потом третье. Императрица наконец поняла, чего он добивается, и разрешила приехать в Петербург. Пусть едет, пусть убедится, что её отношение к нему нисколько не изменилось, она по-прежнему питает к нему дружеские чувства...

Потёмкин воспрял духом. Ещё бы! Появилась такая прекрасная возможность закрыть рты своим недоброжелателям! Он поедет в Петербург, и пусть увидят, что не отвергнут государыней, что по-прежнему является влиятельнейшим лицом Российской империи. Радуясь, он, однако, понимал, что ехать в столицу с пустыми руками плохо, что надо бы порадовать её величество достойным подарком. Как в прошлом году, когда он предстал пред очи её величества с рапортом о взятии Очакова. Вот бы и сейчас поехать с подобным известием!..

И ему неожиданно повезло: в штаб-квартире появился курьер от Репнина с известием об осаде Измаила. Потёмкина тотчас осенило: будет её величеству подарок! Он приедет в Петербург с новой славной победой!.. Так возник новый план: князя отозвать в Яссы, а самому ехать брать Измаил.