- А ведь это экипаж графа Салтыкова, - заметил Безбородко. - Ивана Петровича, нового президента военной коллегии. Вот кому повезло, не то что вам, - добавил он, словно желая уколоть своего спутника.

   - Странно... Как приехал сюда, ни разу о нём не вспомнил, а были когда-то друзьями, - промолвил Репнин.

Из действующей армии Салтыкова отозвали в Петербург ещё до Мачинского сражения. Тогда его отбытие никто не связал с уготованной ему карьерой. В армии хорошо знали, как немилостиво обошлась императрица с его ныне покойным родителем, знаменитым фельдмаршалом Петром Салтыковым, победителем прусского короля. В бытность фельдмаршала генерал-губернатором Москвы государыня увидела в одном из его поступков «неугодное действо», в результате чего он попал в великую опалу. Фельдмаршал умер в полном забвении, и многим почему-то казалось, что его сына тоже ждёт незавидная судьба. Но получилось иначе. То ли государыня осознала допущенную ею несправедливость в отношении к великому полководцу и решила загладить вину особым вниманием к его сыну, то ли в дело вмешался фаворит императрицы Зубов, связанный с фамилией Салтыковых крепкими узами, только в карьере графа Ивана Петровича неожиданно произошёл взлёт: из офицеров средней величины он сразу сделался обладателем главного военного чина.

«Находился когда-то в моём подчинении, а теперь придётся мне перед ним шапку ломать», - с горькой иронией подумал Репнин.

   - Может быть, зайдём ко мне, посидим за бокалом вина? - предложил Безбородко.

   - Не стоит. Лучше возьму извозчика и поеду домой. Надо собираться в дорогу.

Дома Репнин пообедал, потом несколько часов провёл за чтением, а затем лёг спать. Ему надо было хорошо отоспаться: впереди его ждала долгая и нелёгкая дорога.

Наталья Александровна восприняла назначение мужа в Ригу с пониманием. Что ж, в Ригу, так в Ригу, ей не привыкать переезжать с места на место, главное, чтобы быть вместе. Особенно это важно сейчас, когда у последней доченьки Дашеньки жених объявился в лице барона Коленберга. Не нынче-завтра тоже оставит родительское гнездо, как это уже сделали её старшие сёстры.

Истекал март 1793 года, приближалась пора дружного таяния снегов, и Репнин решил не задерживаться в Воронцове; переночевав, он уже на следующий день поспешил с семьёй в обратную дорогу.

В Петербург успели вовремя: с моря подул тёплый ветер, пролился дождь, и дороги на глазах превратились в грязное месиво.

   - Что теперь будем делать, - встревожилась княгиня, - ждать, когда всё просохнет?

   - Имеешь в виду поездку в Ригу?

   - Да.

   - Мы можем отправиться туда на корабле. Так будет удобнее.

   - А когда отправимся?

   - Я ещё не получил указа о моём назначении, да и адъютант пока в отпуске. Придётся немного подождать.

После возвращения из Воронцова Репнин к первому министру более не ездил, но президента военной коллегии всё же навестил. Не мог иначе: всё-таки старый боевой друг, три войны вместе воевали.

Граф Салтыков встретил Репнина порывистыми объятиями.

   - Как же обрадовал меня своим появлением! - тискал он гостя в своих ручищах. - Рад, зело рад!..

От его объятий князю становилось даже невмоготу: родитель Пётр Семёнович был человеком щупленьким, хилым на вид, а этот вымахал в настоящего богатыря. Видно, так Богу угодно было.

   - А у меня хорошие новости, - продолжал Салтыков, не давая гостю раскрыть рта. - Только что получил рапорт от генерала Кречетникова. Границы империи Российской расширены на запад ещё на многие десятки вёрст. Пограничные столбы уже переставлены.

   - Хочешь сказать, произошёл новый раздел Польши?

   - Как хочешь, так и называй. Поляки получили то, что должны были получить в результате вызывающего поведения. Впрочем, тебе всё может объяснить сей документ, - добавил Салтыков, кладя на стол перед гостем несколько листов бумаги. - Почитай, а я тем временем схожу распоряжусь, чтобы принесли выпить и закусить. Такую встречу нельзя не отметить.

Документ имел следующее название: «Манифест генерал-аншефа Кречетникова, объявленный по высочайшему повелению в стане российских войск при Полонно». На его страницах не было ни одного исправления или помарки, всё выглядело чисто и аккуратно, как обычно выглядят документы, которые составляются в придворных канцеляриях. Да и сам стиль изложения свидетельствовал о том, что его писали не штабные писари, а чиновники высокого столичного ранга. Что до имени генерала Кречетникова, вписанного в название документа, то оно воспринималось как прикрытие для подлинных авторов манифеста.

«...Участие её величества императрицы Всероссийской, - читал Репнин, - приемлемое в делах польских, основывалось всегда на ближайших коренных и взаимных пользах обоих государств. Что не только тщетны были, но и обратились в беспощадную тягость и в такое же донесение бесчисленных убытков и все её старания о сохранении в сей соседней ей области покоя, тишины и вольности, то неоспоримо и ощутительно доказывается тридцати летнею испытанностию. Между неустройства- ми и насилиями, происшедшими из раздоров и несогласий, непрестанно республику Польскую терзающих, с особенным соболезнованием её императорское величество всегда взирала на те притеснения, которым земли и грады, к Российской империи прилеглые, некогда сущим её достоянием бывшие и единоплеменниками её населённые, созданные и православною христианскою верою просвещённые и по сие время оную исповедующие, подвержены были. Ныне же некоторые недостойные поляки, враги Отечества своего, не стыдятся возбуждать правление безбожных бунтовщиков в королевстве Французском и просить их пособий, дабы обще с ними вовлёкши Польшу в кровавое междоусобие. Тем вящая от наглости их предстоит опасность как спасительной христианской вере, так и самому благоденствию обитателей помянутых земель от введения нового пагубного учения, стремящегося к расторжению всех связей гражданских и политических, совесть, безопасность и собственность каждого обеспечивающих, что помянутые враги и ненавистники общего покоя, подражая безбожному, неистовому и развращённому скопищу бунтовщиков французских, стараются рассеять и распространить оное по всей Польше и тем самым навеки истребить как собственное её, так и соседей её спокойствия»...

Репнин вздохнул, прикинул, сколько ещё осталось читать, и снова склонился над бумагами. Далее следовали уже вещи поконкретнее.

«По сим упражнениям её императорское величество всемилостивейшая моя государыня, как в удовлетворение и замену многих своих убытков, так и в предохранение пользы и безопасности империи Российской, а равно самих областей польских, и в отвращение и пресечение единожды навсегда всяких превратностей и частых разнообразных перемен правления, соизволяет ныне брать под державу свою и присоединить на вечные времена к империи своей все замыкающиеся в нижеописанной черте земли и жителей их...»

   - Ну как, ознакомился? - вошёл Салтыков.

   - Прочитал почти всё.

   - Ну и как?

Репнин пожал плечами, промолчал.

   - С поляками можно иметь дело, только ведя за спиной силу.

   - Новый раздел Польши может вызвать не только общее негодование, но и вооружённое сопротивление, - сказал Репнин.

   - Пусть попробуют, мы их быстро усмирим. Пока же, судя по рапорту Кречетникова, они ведут себя разумно. Ни одного шумного сборища, не говоря уже о вооружённых выступлениях.

На этом разговор пришлось прекратить, потому что в комнату с большой корзиной вошёл слуга и стал выкладывать на стол бутылки с вином, бокалы и блюда с холодными закусками.

   - Всё, ни слова больше о политике, - объявил Салтыков. - Будем только пить и говорить о женщинах. Согласен?

   - Придётся согласиться, - улыбнулся Репнин.

В Ригу Репнины выехали только в мае. Пришлось задержаться в связи со свадьбой младшей дочери, которая состоялась сразу после празднования Пасхи. Жених Дашеньки устраивал обоих родителей: он хотя и был природным немцем и лютеранской веры, но человеком оказался умным и добропорядочным.