Стараясь перехватить его ускользающий взгляд, Наталья Александровна неожиданно спросила:

   - Ты тоже значишься в масонских списках?

   - Не думаю. Их вечера я посещал всего лишь несколько раз любопытства ради. Но почему ты спрашиваешь?

   - Потому что твоё имя найдено в списке у этого самого Новикова. А ещё говорят, подозрения на себя тем усиливаешь, что слишком близко держишься с великим князем.

   - Отношение великого князя ко мне действительно хорошее, но сие никак не связано с моим посещением масонских лож. Его высочеству угодно считать меня одним из самых образованных людей Петербурга, и ему хотелось бы, чтобы я стал воспитателем его детей.

   - И ты, конечно, отказался?

   - Мой дед был солдатом, отец был солдатом, и я тоже хочу быть до конца дней своих солдатом.

   - И правильно делаешь. Но стоит ли из-за этого сердиться?

   - А я разве сержусь? Извини, бывают вещи, которые меня очень раздражают.

   - Я должна сама извиниться перед тобой. Не буду больше донимать глупыми вопросами.

Хотя Репнин и давал себе слово заняться газетами и журналами только после того, как хорошенько отдохнёт, желание получше узнать, что делается в мире, взяло верх, и уже на следующее утро, когда жена ещё спала, он спустился в столовую, которая одновременно служила гостиной и библиотекой. Газеты и журналы аккуратными стопками лежали на ломберном столике. Придвинув кресло поближе к столику, он уселся поудобнее и принялся за чтение.

После беглого просмотра газеты Репнина разочаровали. В них он не нашёл даже откликов на заключение мира между Россией и Турцией. Впрочем, для этого ещё не подоспело время, скорее всего отклики появятся позднее, когда трактат подвергнется ратификации высочайших особ. Но поражало то, что о взаимоотношениях России с Турцией ничего не писали, словно между ними и не было войны. Скудны были сведения и о событиях в революционной Франции, а также отклики на эти события в других странах. Его внимание привлекла лишь запоздалая заметка о впечатлениях в Петербурге от взятия Бастилии, подписанная инициалами Ф.С.

«Весть о взятии Бастилии, - говорилось в ней, - быстро распространилась и была принята различно, смотря по положению и настроению каждого. При дворе она вызвала сильное волнение и общее неудовольствие. В городе впечатление было совершенно обратное, и хотя Бастилия не грозила ни одному из жителей Петербурга, я не могу передать энтузиазма, вызванного среди негоциантов, купцов, мещан и нескольких молодых людей из более высокого класса падением этой государственной тюрьмы, этим первым триумфом бурной свободы. Французы, русские, датчане, немцы, англичане, голландцы, все посреди улицы поздравляли друг друга, обнимались, словно их избавили от тяжёлой цепи, сковывавшей их самих.

Это увлечение продолжалось очень недолго. Страх скоро погасил первую вспышку. Петербург не был ареной, на которой можно было безопасно обнаруживать подобные чувства».

От газет и журналов Репнина отвлекла проснувшаяся супруга. Она напомнила мужу о его обещании в течение нескольких дней не утомлять себя никакими печатными изданиями, заниматься только развлечениями и ничем больше. Потом она приказала слугам накрывать на стол, и начался семейный завтрак.

Некоторое время Репнин точно соблюдал установленный для него режим, не брал в руки ни газет, ни книг. Но однажды Наталья Александровна сама прибежала к нему с газетой, только что доставленной из Москвы:

- Посмотри, что тут написано. Это ужасно, ужасно!

В газете содержалось сообщение о казни французского короля Людовика XVI, свершившейся 21 января 1793 года. В той же газете был помещён именной указ императрицы Екатерины Второй от 8 февраля 1793 года «О прекращении сообщения с Францией».

«Замешательства, во Франции от 1789 года происшедшие, не могли не возбуждать внимания в каждом благоустроенном государстве. Доколе оставалась ещё надежда, что время и обстоятельства послужат к образумлению заблужденных и что порядок и сила законной власти восстановлены будут, терпели мы свободное пребывание французов в империи нашей и всякое с ними сношение. Видев после буйство и дух возмутительной противу государя их, далее и далее возрастающий, с неистовыми намерениями правила безбожия, неповиновения верховной государственной власти и отчуждённого всякого доброго нравоучения не токмо у себя утвердить, но и заразу оных распространить во вселенной, прервали мы политическое отношение с Францией, отозвав министра нашего с его свитою и выслав из столицы нашей поверенного в делах французского, к чему и то ещё имели право, что как взаимные миссии заведены были между нами и королём, то по разрушении бунтовщиками власти его, при содержании его в страхе и неволе, несвойственно уже было иметь вид сношения с похитителями правления. Ныне, когда к всеобщему ужасу в сей несчастной земле преисполнена мера буйства, когда нашлося более 700 извергов, которые неправедно присвоенную ими силу до того во зло употребили, что подняли руки свои на умерщвление помазанника Божия, законного их государя, в 10 день генваря сего года лютым мучительным образом в действо произведённое, мы почитаем себе долгом перед Богом и совестию нашей не терпеть между империею нашей и Франциею никаких сношений, каковые между государствами благоустроенными существуют, доколе правосудие Всевышнего накажет злодеев и Его святой воле угодно будет положить предел несчастиям сего королевства, восстановя в нём порядок и силу власти законной»...

Прочитав указ до конца, Репнин посмотрел на жену таким взглядом, словно ждал от неё ответа.

   - Ты решил ехать в Петербург? - спросила она.

   - События такие, что должен ехать.

Она не стала его отговаривать.

   - Выедешь завтра?

   - Сегодня уже поздно. Завтра утром. До Москвы на своих, а оттуда уже на станционных. Что до вас с Дашей, - добавил он, - то поживите пока здесь. Я напишу, как вам быть дальше.

   - За нас можешь не беспокоиться, - грустно сказала Наталья Александровна. - Будем надеяться, что разлука будет недолгой.

Приехав в Петербург, Репнин решил прежде всего нанести визит президенту коллегии иностранных дел Безбородко. Не только потому, что тот был первым министром и считался одним из ближайших советников императрицы. Он знал Безбородко уже много лет, поддерживал с ним дружеские отношения ещё со времён Русско-турецкой войны 1768-1774 годов, когда тот служил у Румянцева в качестве личного секретаря.

Первого министра Репнин нашёл в конференц-зале коллегии, где тот принимал присягу от бывшего сотрудника французского посольства, решившего не возвращаться в мятежный Париж, а принять российское подданство. Это был человек лет сорока, свободно владеющий русским языком.

Репнин уже знал о решении императрицы привести к присяге всех французов, находившихся в России и желавших в ней остаться. Что до тех, кто такого желания не имел, то им было приказано немедленно покинуть пределы России.

Стараясь не отвлекать первого министра от дела, Репнин присел на скамью, стоявшую у входа, и стал ждать, когда закончится необычная церемония. Текст присяги был написан заранее, и человеку оставалось только достаточно громко его прочитать, держа одну руку на Священном Писании.

   - ...А потому, - в абсолютной тишине раздавался напряжённый голос, - пользуясь безопасным убежищем её императорского величества самодержицы Всероссийской, даруемым мне в её империи, обязуюсь - при сохранении, как выше сказано, природной моей христианской веры и исповедания... и достодолжном повиновении законам и правлению, от её величества учреждённым, - прервать всякое сношение с одноземцами моими французами, повинующимися настоящему неистовому правительству, и оного сношения не иметь, доколе с восстановлением законной власти, тишины и порядка во Франции последует от её императорского величества на то разрешение. В случае противных сему моих поступков подвергаю себя в настоящей временной жизни по законам, в будущем же суду Божию. В заключение же клятвы моей целую слова и крест Спасителя моего. Аминь.