Репнин решил обсудить этот вопрос на военном совете с участием всех генералов. В ответственных случаях, когда обстановка требовала глубокого осмысления того или иного действия, он всегда исходил из мудрой русской поговорки: ум хорошо, а два лучше. Военачальникам это нравилось, и они охотно участвовали в совместных поисках путей к решению тех или иных задач. Активно они вели себя и в этот раз. Совещание проходило бурно, что ни человек, то своё мнение...

Сам Репнин больше слушал, чем говорил. Говорить приходилось, когда звучали вопросы:

   - Правда ли, что в лагере при Мачине турок насчитывается до ста тысяч человек?

   - Так утверждают наши лазутчики.

   - А сколько войск можем выставить мы?

   - Не более 50 тысяч.

   - Жидковато!..

   - В Кагульском сражении турок против нас было в пять раз больше, а победа всё-таки досталась нам, - напомнил князь Волконский, командовавший дивизией.

   - То было давно.

   - Ну что из того? Разве за это время мы разучились воевать? Экую махину взяли - Измаил!

   - Мы могли бы набрать ещё тысяч десять-пятнадцать, - сказал Репнин, - но для этого нам пришлось бы оголить занятые крепости, а сие зело опасно. Ослабив гарнизоны крепостей, мы дали бы неприятелю надежду вновь овладеть ими.

   - Всё ясно, - снова подал голос Волконский, - чтобы выиграть баталию, нам довольно будет и пятидесяти тысяч. Вопрос только в том, как лучше её провести.

Воинственность князя Волконского разделяли далеко не все. Среди командиров нашлись и такие, которые призывали к осторожным действиям, дабы уберечь армию от большой крови. Один генерал даже призывал упрятать армию в крепостях, и если турки придут, отбиваться от них ружейным и орудийным огнём, в чём русская армия сильнее турецкой... Но ему не дали даже договорить до конца: его речь заглушили возмущённые голоса.

Уже в середине совещания стало ясно: генеральной баталии быть! Оставалось решить стратегию: либо допустить неприятеля на свой берег и дозволить ему первым пойти в наступление, либо самим переправиться на вражеский берег и внезапно атаковать турецкий лагерь, как это делал обычно фельдмаршал Румянцев.

Репнин выжидательно посмотрел на Кутузова. Все говорят, доказывают что-то, а он сидит себе да помалкивает.

   - Может быть, и вы что-нибудь скажете, Михаил Илларионович?

Кутузов медленно поднялся с места и, поправив на глазу повязку, начал говорить спокойным и уверенным голосом:

   - Я высоко ценю тактику ныне покойного фельдмаршала Салтыкова: от обороны - к наступлению, которую он применил в генеральной баталии при Кунерсдорфе. Знаменитый полководец нашёл тогда против яда сильное противоядие и сумел учинить прусской армии полный разгром. Но означает ли, что тактика, применённая против Фридриха, пригодна для всех случаев? Думаю, нет. Во всяком случае в нашем положении она не годится. Заняв оборону с надеждой перейти потом в наступление, мы тем самым отдадим инициативу туркам, и они, свободные в выборе действий, имея к тому же двукратный численный перевес, попросту нас затопчут.

   - Что же вы предлагаете?

   - Действовать так, как действовал граф Румянцев. Надобно самим напасть на турецкий лагерь, напасть внезапно, чтобы сей внезапностью свести численное превосходство противника на нет - так, как напали на лагерь Гассан-паши неподалёку от Измаила. Не успел паша спросонья глаза протереть, а мы уже у него на шее сидим, должок старый требуем.

Репнин невольно улыбнулся, другие рассмеялись: нет, не забыл Кутузов свои шутки.

Решение военного совета было единодушным: в удобный момент перейти Дунай и атаковать неприятеля в его собственном лагере.

Вскоре после этого совещания Репнин перевёл штаб- квартиру армии из Ясс в местечко Галапу, чтобы быть поближе к предполагавшимся районам боевых действий. Уже здесь, на новом месте, он провёл ещё одно совещание, но уже в более узком составе. Рассматривались детали нападения на противника с учётом новых сведений о расположении его лагеря, раздобытых разведывательными отрядами. На этом же совещании в результате обмена мнениями составились основы диспозиции.

Для нападения на противника из всех войск армии решили составить три корпуса. Первый корпус, вверенный генералу Кутузову, состоял из 12 батальонов пехоты с 24 орудиями, а также 4 карабинерных и 6 казачьих полков. Князь Голицын, ставший командиром второго корпуса, получил под своё начало батальонов и орудий столько же, но кавалерии меньше - только 3 карабинерных и 3 казачьих полка. Третий корпус во главе с князем Волконским решено было составить из 10 батальонов, 16 орудий, 2 кавалерийских полков и 800 казаков. Большая роль в намечавшейся операции отводилась Дунайской флотилии, находившейся под командованием генерал-майора Рибаса. В её задачу входило, во-первых, обеспечить безопасность тылов наступающей пехоты, во-вторых, создавая видимость нападения на крепость Браилов, отвлечь с главного поля боя часть турецких войск.

В общих чертах план операции выглядел следующим образом: под покровом ночи в намеченном месте, в тридцати вёрстах от турецкого лагеря, по понтонным мостам и на речных судах переправить армию на правый берег Дуная и ускоренным маршем двинуться в сторону Мачина, форсировать протекающую на подступах к лагерю небольшую реку Чичули и таким образом выйти на исходные позиции для атаки. Чтобы ввести противника в заблуждение, второй и третий корпуса должны были сосредоточиться против фронтальной линии обороны противника, где по разведывательным данным турки имели наибольшее количество ретраншементов. На первых порах эти корпуса во избежание больших потерь должны были ограничиться ведением орудийного и ружейного огня. Судьбу сражения предполагалось решить мощной атакой правого фланга лагеря, где местность была более открытой и не имела препятствий для действий кавалерийских войск. Сделать это надлежало первому корпусу под командованием генерала Кутузова.

Была самая середина лета, стояли жаркие дни. Солнце палило нещадно, трава на лугах стала преждевременно желтеть. И в русской армии очень обрадовались, когда жара сменилась, наконец, пасмурной погодой. Дожди нужны были не только для лугов и полей, они прибавили надежд на благополучное форсирование Дуная. Когда идёт дождь, люди обычно ищут от него укрытия. А это означает, что туркам в такую непогодь будет не до разъездов для осмотра местности, и переправа русских войск для них останется незамеченной.

Операция началась 27 июня. Как и намечалось диспозицией, переправа проходила главным образом по понтонным мостам, наведённым командами генерала Рибаса.

Репнин переправлялся вместе с корпусом генерал-поручика князя Голицына. Они знали друг друга ещё с прошлой турецкой войны, когда вместе воевали под знамёнами графа Румянцева. Сергей Фёдорович был женат на племяннице князя Потёмкина, и это обеспечило ему быструю карьеру. Раньше о нём мало кто знал, зато теперь он был на виду. Многие перед ним даже заискивали. Ещё бы: ему покровительствовал сам главнокомандующий. Уезжая в Петербург, светлейший не забыл намекнуть Репнину, чтобы тот не обижал способного генерала, при случае дал бы ему такое авантажное место, где бы он мог отличиться... И вот теперь он в должности командира корпуса: большая ответственность. Только сможет ли оправдать оказанное доверие? «Должен оправдать, - подумал Репнин. - Ума хватает, да и в храбрости ему не откажешь...»

Всё ещё моросил обложной дождь, начавшийся со вчерашнего дня. Люди промокли до нитки, но это их не обескураживало. Посмеивались: «Ничего, в бою обсохнем: так будет жарко, что от одежды пар пойдёт».

От переправ до намеченного рубежа старались идти быстрым шагом, но это не всегда удавалось. Местами дорога сделалась такой скользкой, что трудно было удержаться на ногах. К счастью, после трёх-четырёх вёрст пути дождь перестал, но дорога всё ещё оставалась трудной. Репнин забеспокоился: по диспозиции путь до реки Чичули следовало пройти до наступления рассвета, но теперь стало ясно, что уложиться в намеченный срок не удастся. Всё-таки тридцать вёрст шагать!.. Была бы сухая дорога, а то одно мучение.