«Покоритель язвы» вернулся из Москвы в Петербург в конце ноября. Это событие было отмечено шумными торжествами. По сему случаю в Царском Селе были сооружены триумфальные ворота, а на монетном дворе по приказу императрицы выбили медаль с его портретом и изображением Курция, бросающегося в пропасть, с надписью: «И Россия таковых сынов имеет».

Итоги работы по ликвидации моровой болезни обсуждались на открытом заседании Государственного совета с участием наиболее видных представителей высшего общества. Имел приглашение на это заседание и князь Репнин, но присутствовать на нём не смог. Состояние его здоровья снова ухудшилось, и он вынужден был большую часть времени проводить в постели. Почти всю зиму не покидал он своего дома.

Для лечения на водах Репнин выехал только летом 1772 года.

Репнину крупно повезло: голландский банкир Гопа, к которому он обратился, выдал ему в виде займа 120 тысяч рублей. Кто за него поручился - осталось тайной. Да это и не столь уж важно. Главное - князь избежал разорения, у него снова появились деньги, и он мог расплатиться, наконец, со своими многочисленными мелкими кредиторами.

Однако во время пребывания на водах полного душевного комфорта Репнин не испытывал. Его беспокоили события, связанные с судьбой Польского королевства. Дело в том, что с некоторых пор Пруссия, Австрия и Россия стали посматривать на это королевство как на большой пирог, от которого можно отрезать для себя лакомые куски. Усилению их аппетитов способствовали неустойчивое внутреннее положение в этой стране, непримиримость конфедератов и непрекращающиеся попытки вмешательства в дела Польши со стороны Франции. Подстрекая конфедератов на продолжение борьбы против короля Станислава и «русского засилья», французские власти щедро снабжали их денежными средствами, оружием, посылали своих инструкторов. Пользуясь такой поддержкой, конфедераты действовали дерзко, открыто переманивали королевских солдат в свои отряды. Мятежи вспыхивали то в одном, то в другом месте, и российским войскам, расквартированным в Польше, для наведения порядка довольно часто приходилось применять оружие. Что до короля Станислава и верных ему войск, то они не предпринимали никаких решительных действий, полагаясь на то, что авось конфедераты сами образумятся и покорятся, наконец, законным властям.

Неопределённость в поведении короля Станислава породила в Европе много разных толков. В столицах упомянутых выше государств стали поговаривать о том, что-де Польское королевство занимает слишком большую территорию, которой трудно управлять, и было бы не худо отрезать от сей территории часть земель в пользу соседей. Трудно сказать, как далеко распространялись такие разговоры, но так или иначе они дали толчок действиям. Не долго думая, прусский король Фридрих Второй составил проект договора между Пруссией и Россией относительно раздела многострадальной Польши и представил его Петербургу. Репнин видел этот проект перед отправкой на целебные воды, когда заходил к графу Панину попрощаться. Он высказал тогда первому министру своё отрицательное отношение к сей бумаге и советовал ему воспрепятствовать её одобрению российским правительством. Но... уже будучи на водах, он узнал, что к договору присоединилась Австрия. Межгосударственный сговор завершился обнародованием Манифеста трёх держав, который Репнин не мог воспринять иначе как трагедию Польши.

Хотя Репнин и не участвовал в действиях по разделу Польши, он смутно чувствовал в случившемся и свою вину. Ведь когда-то он сам стоял у истоков проводимой ныне политики в отношении славянской страны, будучи послом в Варшаве, навязывал ей волю Российского двора. Не думал он тогда, что такая политика может привести к столь ужасным последствиям. Он любил Польшу, её богатую культуру, имел в этой стране много друзей и дорого бы дал за то, чтобы соседние с нею страны отказались от своих притязаний на её земли. Но разве вернёшь реку в старицу, когда она уже потекла по другому руслу?..

...Репнин вернулся в Россию в канун нового 1774 года. В Петербурге праздновали Рождество. Однако праздничное веселье не прибавило ему хорошего настроения. Побыв немного в кругу семьи, он поехал к графу Панину.

   - У тебя усталый вид, - сразу же обратил внимание на его плохое состояние граф. - Да был ли ты на водах?

   - От телесных недугов, слава Богу, избавился. Как видите, уже без палочки хожу. Но душа продолжает болеть.

   - Всё ещё переживаешь за Польшу?

   - Трудно заставить себя не думать об этом.

   - Не переживай, поляки сами виноваты в том, что случилось. А как в Европе отнеслись к удалению от двора Григория Орлова? - вдруг спросил граф, не желая больше говорить о Польше.

   - Я не встречал ни одного иностранца, который бы серьёзно интересовался этим.

   - Своим распутным поведением Орлов давно напрашивался на такое решение. Государыня долго терпела, прощала ему измены, но когда узнала, что он сделал своей новой любовницей жену сенатора Муравьёва, терпение иссякло.

Рассказывая о глубокой опале, постигшей первого фаворита императрицы, Панин представлял события таким образом, словно всё делалось самой государыней без участия других лиц. О своей роли в этом деле он не сказал ни слова. Между тем его роль была велика. Как рассказывали Репнину в русском посольстве в Берлине, где он останавливался перед отбытием на родину, именно Панин убедил её величество лишить Орлова своего расположения, запретить ему жить в Петербурге. Он же и условия создал для принятия такого решения. Именно Панин посоветовал императрице послать Орлова в Фокшаны на мирные переговоры с турками и, пока тот находился вдали от Петербурга, подобрал на роль фаворита другого человека в лице гвардейского офицера Васильчикова.

Между тем мирные переговоры в Фокшанах кончились провалом. Видимо, почувствовав, что за его спиной что-то затевается, Орлов не стал ждать, когда турки согласятся с требованиями русских, и помчался обратно в Петербург. Он очень спешил, но его старания оказались напрасными. На одной из станций ему неожиданно объявили, что лошади для продолжения пути в Петербург его сиятельству даваться более не будут, именем императрицы ему приказали вернуться в Москву или ехать в любое их своих имений...

   - Что ты теперь намерен делать? - спросил Панин задумавшегося гостя. - Вернёшься в армию?

   - Куда же ещё? - Помолчав, Репнин добавил: - Меня не покидает чувство, что этот год пребывания на водах я как бы потерял из своей жизни, как теряют вещь из багажа, о которой вспоминают только в конце пути. Если не считать лечения, этот год не дал мне никаких новых надежд.

   - Это у тебя от усталости, - убеждённо сказал Панин. - Скоро всё пройдёт и ты снова станешь нормальным человеком.

...В действующую армию Репнин выехал только в феврале 1774 года. До Киева ехал по санному пути, но потом пришлось пересесть на колеса: началась весенняя распутица. Ехал долго и мучительно тяжело. Однако к началу новой военной кампании он всё-таки успел.

Возвращению Репнина в армию никто не был так рад, как сам главнокомандующий фельдмаршал Румянцев. Он имел серьёзное намерение до конца начавшейся кампании принудить турок подписать мирный договор, а для осуществления этого намерения ему нужен был умный, толковый человек с большим дипломатическим опытом - такой, каким он знал князя Репнина.

С российской стороны уже предпринимались попытки заключить с турками мирное соглашение. Первая попытка была связана с именем Григория Орлова, приезжавшего в Фокшаны на устроенный здесь мирный конгресс. До сего момента Орлов с блеском выполнял все поручения императрицы, и многие надеялись, что он добьётся своего и в этот раз. Но, увы, дипломатическая миссия оказалась ему не по плечу. Он не смог найти общего языка с представителями турецкой стороны, и переговоры провалились. Безрезультатно закончились и переговоры, проводившиеся с турками в Бухаресте под руководством дипломата Обрескова. Теперь появилась возможность вовлечь в это важное дело нового человека, в способностях которого Румянцев нисколько не сомневался.