- Пересаживайтесь ко мне поближе, князь, - предложил Чернышёв Репнину после того, как они остались одни. - Разговор будет недолгим. Мне приказано откомандировать вас в Петербург. Причина в прямом смысле не указана, но, как я понял из письма конференц-министра Неплюева, вам предстоит выполнить какое-то важное поручение.

   - В чьё распоряжение я должен явиться?

   - Обратитесь в военную коллегию, там скажут.

   - Хорошо. А когда должен ехать?

   - Чем скорее, тем лучше. - Чернышёв оглядел Репнина с головы до пояса и озабоченно покачал головой. - Не знаю только, как поедете, верхом нельзя, холодно.

   - До ближайшей станции как-нибудь доберусь.

   - Нет, нет, верхом не годится. Вот что сделаем, - подумав, продолжал Чернышёв, - граф Доун подарил мне прекрасный возок. Я отправлю вас в возке до большой дороги, а там поедете на станционных. Можете взять с собой денщика. Дорожные документы вам будут выписаны.

   - Хорошо, - согласился Репнин.

На сборы времени ушло немного. Уже на следующий день он благополучно доехал до ближайшей станции, а оттуда продолжал путь на перекладных.

Прибыв в Петербург, Репнин без труда узнал, кому он здесь понадобился. Оказалось, инициатором его отзыва из армии был канцлер Воронцов. Такая информация его бесконечно обрадовала. С графом Воронцовым у него уже давно сложились тёплые товарищеские отношения: милый, добрый человек.

Воронцов, как всегда, встретил его с распростёртыми объятиями. Усадил за стол. Приказал прислужнику принести кофе, без которого он, казалось, уже жить не мог. Потом стал рассказывать, какую великую утрату понесла Россия в лице несравненной Елизаветы Петровны - такую великую, что у него до сих пор при мысли об этом слёзы на глазах выступают...

Елизавета Петровна болела долго, тяжело, но до конца своих дней всё ещё надеялась на Божью милость. Священники утешали её как могли. Говорили: Бог всемогущ, услышит молитвы - всю хворь снимет. И она молилась, просила у Бога милости, обещала никогда более не грешить, быть доброй к своим подданным. Приказала объявить сенату именной указ об освобождении из заключения всех узников, наказанных «по кормчеству», уничтожить следствия, возвратить ссыльных, отменить соляной налог... Но, видимо, эти меры оказались запоздалыми, молитвы не дошли до Господа, и в самое Рождество несравненная матушка скончалась.

Репнину тяжело было слушать этот рассказ, и ему, как и самому рассказчику графу Воронцову, потребовалось время, чтобы успокоиться и перейти к другой теме разговора.

   - А как новый государь? - спросил Репнин.

   - Что я могу о нём сказать? - неохотно отозвался Воронцов. - Вы же его знаете не хуже меня.

   - К сожалению, знаю о нём не так много, как хотелось бы.

Репнин говорил правду. Его сведения об императоре были скудны. Он знал, что императору было тридцать четыре от роду, что был он внуком Петра Великого, сыном царевны Анны Петровны и герцога Карла Гольштейн-Готторпского, в детстве мечтал о шведском престоле. В 1742 году Елизавета Петровна вызвала его из Гольштейна в Россию как наследника русского престола. Здесь он был крещён в православие и назван Петром Фёдоровичем. Три года спустя женился на принцессе Софии Августе Фредерике Ангальт-Цербстской, названной в России Екатериной Алексеевной.

   - Новый государь человек добрый, - заговорил Воронцов, - и подданным своим желает только добра. Но он до сих пор как-то не вошёл в русскую жизнь, всё ещё живёт европейскими мерками. Однако главная беда не в этом, а в том, что живёт он во враждебности со своей законной супругой, даже грозится заточить её в монастырь, а сие, чует моё сердце, к добру не приведёт. И ещё есть к нему зацепка, - помолчав, продолжал граф, - слишком опрометчив в решениях. Никак не может забыть свою Гольштинию. Любой ценой желает сохранить её за собой. Ради этого даже войной собирается идти на Данию. Кстати, я и вас-то вызвал в связи с этой ситуацией.

   - Не понимаю... При чём тут я?

   - Не считаете же вы разумным затевать войну в Европе из-за какой-то Гольштинии?

   - Конечно нет.

   - И я не считаю. Я уже говорил с государем по этому поводу и, кажется, убедил его прибегнуть к мирным средствам решения вопроса.

   - Поздравляю. Но я всё ещё не понимаю, какая роль в этом отводится моей персоне.

   - Вы должны поехать нашим полномочным представителем в Берлин, дабы убедить прусского короля взять на себя посредничество в решении гольштейнских дел, принимая во внимание, что наш государь Пётр Третий всё ещё является законным герцогом Гольштейна. Будет очень хорошо, ежели добьётесь созыва в Берлине конгресса представителей заинтересованных сторон для выработки соглашения с Датским двором.

   - Прежде чем дать какой-либо ответ, я должен всё это хорошенько обдумать.

   - Думайте. Когда примете решение, приходите ко мне, и мы вместе направимся к государю.

...На приём к императору Воронцов и Репнин явились 2 апреля. В этот день государь находился в хорошем расположении духа. Непоседливый, с тонкими руками, не знавшими покоя, он торопливо поднялся со стула, на котором сидел, и, подойдя к Репнину, уставился на него такими удивлёнными глазами, словно видел впервые.

   - Как, вы всё ещё полковник? - возмущённо сказал он. - Это несправедливо. С сего часа вы генерал-майор.

Граф, - обратился он к канцлеру, - чтобы указ был подготовлен сегодня же.

   - Слушаюсь, ваше величество.

   - Вы приехали с войны? - снова перевёл внимание на Репнина государь.

   - Да, ваше величество.

   - Это была ненужная война. Мы должны жить с прусским королём в мире и дружбе. Так же, как и с Австрией.

Воронцов напомнил его величеству о цели их визита.

   - Ах, да... Гольштейн!.. - нервно задвигался Пётр. - Вы должны сказать, генерал, сказать всем - и королю прусскому и королю датскому, - что Гольштейн - моё герцогство и я его никому не уступлю. Вы слышите, генерал?

   - Так точно, ваше величество. Я буду действовать в соответствии с вашими инструкциями и инструкциями, которые получу от канцлера.

   - Я вам верю. И жду вашего скорого возвращения с победой. Прощайте, генерал!

Воронцов и Репнин находились у императора не более десяти минут. Когда они покинули дворец, Репнин сказал:

   - По тону, каким разговаривал с нами император, можно заключить, что он желает, чтобы я приступил к выполнению его поручения как можно скорее.

   - Нельзя с этим спешить, - резонно заметил Воронцов. - У нас ещё толком не урегулированы отношения с Пруссией. Приедет их посол, прощупаем что и как, а потом уже отправитесь в путь.

«Ежели дело обстоит таким образом, то для меня это даже лучше», - подумал Репнин. А подумал так потому, что имел намерение устроить свою личную жизнь. Ему исполнилось 28 лет, а он всё ещё не был женат, хотя и имел на примете невесту - княжну Наталью Александровну Куракину: красавицу и к тому же большую умницу. Они познакомились на куртаге, полюбили друг друга, но до свадьбы дело не доходило: мешала вечная занятость службой. И вот теперь он решил воспользоваться случаем, сыграть свадьбу сразу же после празднования Пасхи.

Свадьба получилась многолюдной. Правда, род Репниных был представлен только самим женихом, зато у Куракиных родни оказалось великое множество. Широко был представлен и род Паниных, поскольку мать невесты была урождённой Паниной.

После свадьбы молодожёны целый месяц прожили в уединении. В Берлин Репин выехал только в июне, получив от канцлера все необходимые инструкции.

В Берлине Репнина и его спутников встретили достаточно корректно: поселили в прежнем русском посольском дворе, который последние семь лет находился под замком, предоставили всё необходимое для нормального проживания. Министр иностранных дел нашёл время побеседовать с ним в день прибытия, а через неделю его принял сам король, которому Репнин вручил свои верительные грамоты, а также письмо императора Петра Третьего.