Репнин согласился:

   - Я такого же мнения. В создании коалиции Англия заинтересована больше, чем Россия: французы угрожают её интересам в бассейне Средиземного моря. Наполеон Бонапарт, говорят, уже вступил на землю Египта и может захватить другие английские колонии.

   - А что думает по этому поводу Петербург?

   - Нашим послом в Лондоне графом Воронцовым ещё пять лет тому назад была подписана с представителями английского правительства конвенция о совместных действиях против Франции. Думаю, конвенция может послужить хорошей базой для заключения договора о вступлении Англии в европейскую коалицию. Жаль, что не встречусь с графом, - он мог бы оказать нам большую услугу, - добавил Репнин.

   - А ведь Семён Романович Воронцов недавно был у нас, - вспомнил Колычев. - Он направлялся в Гаагу, но сделал крюк - захотел посмотреть, как мы тут живём.

   - И что рассказывал?

   - Англичане уже направили свой флот в Средиземное море во главе с адмиралом Нельсоном. В своих действиях они тоже полны решимости, как и россияне.

   - Это обнадёживает, - заметил Репнин.

Как и предполагалось, переговоры с Пруссией увенчались лишь частичным успехом. Представители Прусского королевства согласились подписать декларацию о создании антифранцузской коалиции, но отказались взять на себя какие-либо обязательства, связанные с участием в боевых действиях.

Не обнаружил Репнин полного понимания сложившейся ситуации и у представителей австрийского правительства. Они восторженно отнеслись к идее создания союза европейских государств, направленного против Франции, кстати, к этому времени захватившей немалую часть австрийской территории, но затем повели переговоры таким образом, словно не сами австрийцы, а русские должны были взять на себя основное бремя отвоевания у противника занятых им земель. С давних пор знакомая политика: загребать жар чужими руками. Репнин не мог согласиться с этим: он упорно вёл дело к тому, чтобы основное бремя освобождения австрийских земель от французов всё-таки взяла на себя сама Австрия, мобилизовав для этого все свои ресурсы. Что до России, то она, как участница антифранцузской коалиции, могла бы взять на себя на заранее обговорённых условиях обязательство по оказанию Австрии как военной, так и материальной помощи.

Когда переговоры с австрийцами уже подходили к концу, в Вену неожиданно приехал из Петербурга член коллегии иностранных дел Ростопчин. Он направлялся для заключения союзного договора с Неаполитанским королевством, а по пути уполномочен был сообщить венскому двору о решении российского императора Павла Первого направить в северную Италию для разгрома вторгшихся туда французских войск российскую армию во главе с известным генералом Суворовым.

Репнин беседовал с Ростопчиным более часа. И что показалось странным: во время беседы он заметил в нём ту же суетливость, что была присуща императору Павлу. Да, так бывает: некоторые чиновники, служа своему хозяину, усердствуют так, что, сами того не замечая, в своём поведении становятся во многом на них похожими. Отчего бы это?

Во время встречи говорил больше Ростопчин: о последних завоеваниях генерала Наполеона Бонапарта, о том, что французы только потому до сих пор побеждали, что ещё не сталкивались с русской армией. Когда русские войска придут в Европу, положение сразу изменится.

Слушая его, Репнин всё более убеждался, как никчёмна затея с созданием антифранцузской коалиции, главную роль в которой император Павел Первый отвёл себе. Российскими интересами тут и не пахло. Император был движим всего лишь амбициями заносчивого человека, возмутившегося тем, что кто-то осмелился посягнуть на то, к чему он имел личное отношение. Высадка французов на Мальте - вот что покоробило его, и, чтобы покарать за это французов, он готов был пойти на всё. Покарать и тем похвастаться перед Европой: вот, мол, как сильна его армия, сильнее её нет во всём мире, не думая о том, во что может обойтись России такое хвастовство. Участие в ненужной войне - это многие тысячи убитых и покалеченных людей, это миллионы рублей, выброшенных на ветер, - тех самых рублей, которых вечно не хватает стране.

   - Когда собираетесь ехать домой? - вдруг спросил Ростопчин, прервав ход мыслей своего собеседника.

   - Моя работа в основном закончена, - отвечал Репнин. - Осталось уточнить некоторые детали.

   - На вашем месте я поспешил бы. Император вами недоволен.

   - Чем я мог вызвать недовольство его величества?

   - Своим молчанием. Вы должны были информировать его величество о каждом своём шаге, но после отъезда из Петербурга не прислали ему ни одного письма.

   - Да, я действительно в этом виноват, - признался Репнин. - Как-то запамятовал, не до того было... Наверное потому, что стар стал и пора мне на покой, - добавил он. Ростопчин промолчал, но Репнин успел заметить, как в уголках его губ на мгновение обозначилась усмешка. Ростопчин относился к числу тех молодых деятелей, которые с нетерпением ожидали ухода со сцены чинообладателей екатерининских времён, чтобы занять их места.

После встречи с Ростопчиным Репнин прожил в Вене ещё два дня, после чего отправился в Россию с заездом в Вильно. Обратный маршрут он наметил таким образом, чтобы можно было обозреть большую часть бывших польских земель, присоединённых к России. Хотя он и решил твёрдо по возвращении в Петербург подать прошение об увольнении со службы, возложенные обязанности главного управителя присоединённых земель всё ещё помнил и старался исполнять их так, как требовал от него долг.

А на дворе осень уже спорила с наступавшей зимой - истекала первая половина ноября. После продолжительной сухой погоды начались дожди, дороги раскисли, ехать стало трудно. Особенно тяжело шли лошади по дорогам Полесья. Если в Подолии на некоторое время задерживались для встреч с представителями местных властей, то здесь главными причинами остановок стали поломки в ходовой части коляски, возникавшие из-за размытых дорог. Последнюю сотню вёрст пришлось ехать шагом, к тому же часто останавливаясь, чтобы дать отдых лошадям.

В Вильно добрались только 21 ноября в четыре часа пополудни. Кровь ударила в голову, когда, войдя в прихожую, Репнин увидел перед собой кроме Прасковьи ещё и старшую дочь Александру.

   - Как ты здесь оказалась? - готовый услышать самое ужасное, спросил он.

   - Вместе с Парашей приехала. Потом расскажу. Иди к матушке: ждёт. Весь день тебя поминала.

Княгиня лежала с закрытыми глазами. За время его отсутствия лицо её ещё более поблекло и стало походить на лицо умирающего человека.

   - Здравствуй, моя родная! Я приехал. Ты меня слышишь?

Княгиня открыла глаза, слабо улыбнулась и попробовала подняться, но не смогла: сил хватило только на то, чтобы шевельнуть головой да переместить правую руку на край постели.

   - Лежи, лежи!.. - предотвратил он её новые попытки. - Мы и так поговорим...

   - Я ждала тебя, - заговорила Наталья Александровна слабым голосом. - Я просила у Бога, чтобы дал дожить до твоего приезда... И сама крепилась, не давалась смерти. Бог услышал мои молитвы. Дождалась тебя... Ты здесь, со мною, и я теперь могу умереть спокойно.

   - Не говори так. Бог милостив и дозволит нам прожить ещё много лет. Теперь мы будем вместе всегда. Я выполнил последнее поручение императора и теперь могу просить у него увольнения. Мы переедем в Москву или Воронцово.

   - В Воронцово лучше... - прошептала она, истощив запас сил.

   - Ты устала, потом продолжим разговор. Постарайся заснуть. А я тем временем с дочерьми поговорю.

Дочери ждали его в гостиной.

   - Ну как? - в один голос спросили они.

   - Очень слаба.

   - Вчера доктор ещё раз приходил. Сказал, что помочь ей теперь уже ничем не сможет.

   - Будем уповать на Бога, - с усилием промолвил князь, боясь разрыдаться.

   - Может, пообедаешь? - предложила Параша. - Сегодня, наверное, ещё ничего не ел.