Литмир - Электронная Библиотека
Литмир - Электронная Библиотека > Гаврилюк Александр Акимович "О.Вольний, А.Холмський"Росин Самуил Израилевич
Суворов Георгий Кузьмич
Троицкий Михаил Васильевич
Копштейн Арон Иосифович
Каневский Давид Исаакович
Монтвила Витаутас
Пулькин Иван Иванович
Стрельченко Вадим Константинович
Майоров Николай Петрович
Котов Борис Александрович
Карим Фатых Валеевич
Лапин Борис Матвеевич
Квициниа Леварса Бидович
Шершер Леонид Рафаилович
Костров Борис Алексеевич
Розенберг Леонид Осипович
Отрада Николай Карпович
Наумова Варвара Николаевна
Сурначев Николай Николаевич
Ширман Елена Михайловна
Смоленский Борис Моисеевич
Джалиль Муса Мустафович
Вакаров Дмитрий Онуфриевич
Коган Павел Давыдович
Вилкомир Леонид Вульфович
Шпак Микола
Багрицкий Всеволод Эдуардович
Чугунов Владимир Михайлович
Инге Юрий Алексеевич
Кубанев Василий Михайлович
Герасименко Кость
Лобода Всеволод Николаевич
Богатков Борис Андреевич
Лебедев Алексей Алексеевич
Калоев Хазби Александрович
Шогенцуков Али Асхадович
Нежинцев Евгений Саввич
Кульчицкий Михаил Валентинович
Спирт Сергей Аркадьевич
Артемов Александр Александрович
Занадворов Владислав Леонидович
Федоров Иван Николаевич
 > Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне > Стр.66
Содержание  
Сохранить
Шрифт
Размер шрифта   


Цвет фона

Цвет шрифта
Очистить
Настройки  
A
A
1
2
3
...
65
66
67
...
152
3
Его возила утром мама
На трех трамваях в детский сад,
Далеко, за заводом АМО,
Куда Макар гонял телят.
Где в арестантские халаты
Часов на восемь водворят,
Где даже самый дух халатен,
О «тетях» и не говоря,
Но где плывут в стеклянных кубах
В воде общественной, ничьей
К хвосту сходящие на убыль
Отрезки солнечных лучей;
Где верстаком нас приучали,
Что труд есть труд и жизнь — труд,
Где тунеядцев бьют вначале,
А после в порошок сотрут;
Где на стене, как сполох странный
Тех неумеренных годов,
На трех языках иностранных
Изображалось: «Будь готов!»
О, мы языков не учили,
Зато известны были нам
От Индонезии до Чили
Вождей компартий имена.
4
В те годы в праздники возили
Нас по Москве грузовики,
Где рядом с узником Бразилии
Художники изобразили
Керзона (нам тогда грозили,
Как нынче, разные враги).
На перечищенных, охрипших
Врезались в строгие века
Империализм, Антанта, рикши,
Мальчишки в старых пиджаках.
Мальчишки в довоенных валенках,
Оглохшие от грома труб,
Восторженные, злые, маленькие,
Простуженные на ветру.
Когда-нибудь в пятидесятых
Художники от мух сопреют,
Пока они изобразят их,
Погибших возле речки Шпрее.
А вы поставьте зло и косо
Вперед стремящиеся упрямо,
Чуть рахитичные колеса
Грузовика системы «АМО»,
И мальчики моей поруки
Сквозь расстояние и изморозь
Протянут худенькие руки
Людям
           коммунизма.
5
А грузовик не шел. Володя
В окно глядел. Губу кусал.
На улице под две мелодии
Мальчишка маленький плясал.
А грузовик не шел, не ехал.
Не ехал и не шел. Тоска.
На улице нам на потеху
Мальчишка ходит на носках.
И тетя Надя, их педолог,
Сказала: «Надо полагать,
Что выход есть и он недолог,
И надо горю помогать.
Мы наших кукол, между прочим,
Посадим там, посадим тут.
Они — буржуи, мы — рабочие,
А революции грядут.
Возьмите все, ребята, палки,
Буржуи платят нам гроши;
Организованно, без свалки
Буржуазию сокрушим».
Сначала кукол били чинно,
И тех не били, кто упал,
Но пафос бойни беспричинной
Уже под сердце подступал.
И били в бога и в апостола
И в христофор-колумба-мать,
И невзначай лупили по столу,
Чтоб просто что-нибудь сломать.
Володя тоже бил. Он кукле
С размаху выбил правый глаз,
Но вдруг ему под сердце стукнула
Кривая ржавая игла.
И показалось, что у куклы
Из глаз, как студень, мозг ползет,
И кровью набухают букли,
И мертвечиною несет,
И рушит черепа и блюдца,
И лупит в темя топором
Не маленькая революция,
А преуменьшенный погром.
И стало стыдно так, что с глаз бы,
Совсем не слышать и не быть,
Как будто ты такой, и грязный,
И надо долго мылом мыть.
Он бросил палку и заплакал,
И отошел в сторонку, сел,
И не мешал совсем. Однако
Сказала тетя Надя всем,
Что он неважный октябренок
И просто лживый эгоист,
Что он испорченный ребенок
И буржуазный гуманист.
(…Ах, тетя Надя, тетя Надя,
По прозвищу «рабочий класс»,
Я нынче раза по три на день
Встречаю в сутолоке вас…)
6
Домой пошли по 1-й Брестской,
По зарастающей быльем.
В чужих дворах с протяжным треском
Сушилось чистое белье.
И солнце падало на кровли
Грибным дождем, дождем косым,
Стекало в лужу у «Торговли
Перепетусенко и сын».
Володя промолчал дорогу,
Старался не глядеть в глаза,
Но возле самого порога,
Сбиваясь, маме рассказал
Про то, как избивали кукол,
Про «буржуазный гуманист»…
На лесенке играл «Разлуку»
Слегка в подпитьи гармонист.
Он так играл, корявый малый,
В такие уходил баса,
Что аж под сердце подымалась
Необъяснимая слеза.
7
А мама бросила покупки,
Сказала, что «теряет нить»,
Сказала, что «кошмар» и — к трубке,
Скорее Любочке звонить.
(Подруга детства, из удачниц,
Из дачниц. Всё ей нипочем,
Образчик со времен задачников,
За некрасивым, но врачом).
А мама, горячась и сетуя,
Кричала Любочке: «Позор,
Нельзя ж проклятою газетою
Закрыть ребенку кругозор.
Ведь у ребенка „табуль раса“
(Да ну из фребелевских, ну ж),
А им на эту „табуль“ — классы,
Буржуев, угнетенных. Чушь.
Володя! Но Володя тонкий,
Особенный. Не то страшит.
Ты б поглядела на ребенка —
Он от брезгливости дрожит.
Всё мой апостол что-то ищет.
Ну, хватит — сад переменю.
Ах, Надя — толстая бабища,
Безвкуснейшая парвеню».
66
Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница
{"b":"247382","o":1}