Дочурка мне привиделась во сне.

Пришла, пригладила мне чуб ручонкой.

«Ой, долго ты ходил!» — сказала мне,

И прямо в душу глянул взор ребенка.

От радости кружилась голова,

Я крошку обнимал, и сердце пело.

И думал я: так вот ты какова,

Любовь, тоска, достигшая предела!

Потом мы с ней цветочные моря

Переплывали, по лугам блуждая;

Светло и вольно разлилась заря,

И сладость жизни вновь познал тогда я.

Проснулся я… Как прежде, я в тюрьме,

И камера угрюмая всё та же,

И те же кандалы, и в полутьме

Всё то же горе ждет, стоит на страже.

Зачем я жизнью сны свои зову?

Зачем так мир уродует темница,

Что боль и горе мучат наяву,

А радость только снится?

Быть может, годы будут без письма,

Без вести обо мне.

Мои следы затянутся землей,

Мои дороги зарастут травой.

Быть может, в сны твои, печальный, я приду,

В одежде черной вдруг войду.

И смоет времени бесстрастный вал

Прощальный миг, когда тебя я целовал.

Так бремя ожиданья велико,

Так изнурит тебя оно,

Так убедит тебя, что «нет его»,

Как будто это было суждено.

Уйдет твоя любовь,

                                а у меня,

Быть может, нету ничего сильней.

Придется мне в один нежданный день

Уйти совсем из памяти твоей.

И лишь тогда, вот в этот самый миг,

Когда придется от тебя уйти,

Быть может, смерть тогда и победит,

Лишит меня обратного пути.

Я был силен, покуда ты ждала,

Смерть не брала меня в бою:

Твоей любви волшебный талисман

Хранил в походах голову мою.

И падал я. Но клятвы: «Поборю!»

Ничем не запятнал я на войне.

Ведь если б я пришел не победив,

«Спасибо» ты бы не сказала мне.

Солдатский путь извилист и далек,

Но ты надейся и люби меня,

И я приду: твоя любовь — залог

Спасенья от воды и от огня.

Друг, не горюй, что рано мы уходим.

Кто жизнь свою, скажи, купил навек?

Ведь годы ограничены той жизнью,

Которую избрал сам человек.

Не время меж рождением и смертью

Одно определяет жизни срок,—

Быть может, наша кровь, что здесь прольется,

Прекрасного бессмертия исток.

Дал клятву я: жизнь посвятить народу,

Стране своей — отчизне всех отчизн.

Для этого, хотя бы жил столетья,

Ты разве бы свою не отдал жизнь?

Как долгой ночью — солнечного света,

Так жду в застенке с родины вестей!

Какое счастье — даже на чужбине —

Дыханье слышать родины своей!

Чем, шкуру сохранив, забыть о чести,

О, пусть я лучше стану мертвецом!

Какая это жизнь, когда Отчизна,

Как Каину, плюет тебе в лицо!

Такого счастья мне совсем не надо.

Уж лучше гибель — нет обиды тут!

Не стану чужаком в краю родимом,

Где даже мне воды не подадут.

Мой друг, жизнь наша — это только искра

Всей жизни родины — страны побед.

Пусть мы погаснем — от бесстрашной смерти

В отчизне нашей ярче вспыхнет свет.

И этой смертью подтвердим мы верность,

О смелости узнает вся страна.

Не этими ли чувствами большими,

О друг мой, наша молодость сильна?!

И если молодости ствол подрубят,

В народе корни не исчезнут ввек.

И скажут юные:

                          вот так отважно

Смерть должен встретить каждый человек!

Любовь так долго юношу томила,

Что как-то раз, дыханье затая,

«Люблю», — шепнул он робко. Но от милой

Капризницы не услыхал: «И я!»

Была ли то уловка страсти скрытой,

Иль вправду был он безразличен ей,—

Не всё ль равно? Любовь в душе

                                                     джигита

Всё ярче разгоралась, всё сильней.

Пришла война и увела нежданно

Джигита в пламя и водоворот.

Любовь жила и заживляла раны,

И за руку вела его вперед.

Сражался на переднем крае воин

За дом родной, за девушку свою.

Ведь имени джигита недостоин

Тот, кто не дышит мужеством в бою.

Любовь была и силой и опорой,—

Со страстной верой в битву шел боец.

Когда зажглась заря победы скорой,

Свалил джигита вражеский свинец.

Последнее дыханье в нем боролось

С угаром смерти. Бредил он, хрипя.

«Люблю…» — сказал он и услышал голос

Своей возлюбленной: «И я!»