После Октябрьской революции вступил в сельскую комсомольскую ячейку. Учился на курсах политпросвета в Волоколамске, занимался пропагандистской работой. В 1924 году переехал в Москву и поступил в редакцию газеты «Молодой ленинец». Учился в Высшем литературно-художественном институте им. Брюсова. В 1929 году работал в газете «Московский комсомолец». С 1930 по 1934 год — редактор в Государственном издательстве художественной литературы. Иван Пулькин печатается с 1924 года. Сначала в «Молодом ленинце», в журналах «Смена», «Комсомолия», в «Журнале крестьянской молодежи»; с конца 20-х годов — в «Октябре», «Новом мире», «Известиях». В 1934 году Пулькин был осужден Особым совещанием НКВД и сослан на 3 года в Западную Сибирь. Там он сотрудничал в газете «Зоркий страж» и в лагерной многотиражке «Переховка». После досрочного освобождения вернулся в Москву. В предвоенные годы Иван Пулькин был библиографом в Институте истории, философии и литературы. Стал снова печататься в центральных изданиях. В первые дни Великой Отечественной войны И. Пулькин пошел в народное ополчение. Был ранен при бомбежке. Еще не оправившись, уехал на фронт Иван Пулькин погиб в декабре 1941 года. Дата и место гибели неизвестны. 380. ВСТУПЛЕНИЕ К ПОЭМЕ «ЯРОПОЛЬСКАЯ ВОЛОСТЬ» На тротуарах мокренько, Снежок внатруску — Скользкие… Остановили окриком: — Вы русские? — Нет, мы — яропольские! У нас о весне небеса цветут, Травкой вью — Тся по бережку, На каждом кусту По соловью, У каждой березы — по девушке. Самые длинные бороды у стариков — В Яропольце, Самые умные головы у мужиков — В Яропольце. Самые толстые кулаки — У нас, Самые тощие бедняки — У нас. Словом, ни для кого не новость, Что мы — образцовая волость. Наш говор экспортируется в столицы, У нас лучшие по округу невесты (Высокие, круглолицые). Наш кооперативный центр По борьбе за снижение цен Занял первое место. Климат влажный, воздух чудесный (Стоит обследовать!). Прелестная местность, И недалеко отседова. 1929 381. ИЗ КНИГИ «СССР» ВОЛХОВ Будучи не из тех, что, высоко котируясь, Отказались от прошлого, Весь день я Безжалостно цитирую Любимейшее произведение. О Баяне, соловью старого времени (Хорошо поешь, где-то сядешь?), Рыщешь в тропу Троянью с романтикой у стремени, А любо — лелеешь Святославовы насады. Садись, старик, Побеседуем На тему: Нечего о прошлом сетовать. Нам под жизнь отведен замечательный век, Нам вручены силы: Недр, ветров, пара, солнца и рек,— Словом, век Изумительно милый. Незачем ходить далеко — Сверяться в исторических толках, Скажи мне: Сколько веков Валялась без дел такая река, как Волхов? С гусель яровчатых веселого Садка Медом сыченым песнь текла, И будто бы с рукавов бобровых Волховны Катились Волхова волны… А косматые бородачи, Надевши красные рубахи, Подпоясывали мечи И, как бесстрашные рубаки, Для потехи, на досуге, Оседлав ладьи да струги, Плыли к стойбищам полян Грабить мирных поселян… Лелеял Волхов белорунный Корму высокую ладьи, И запевал Садко, Перебирая струны, Про то, как плавали они. Рассказывал под гуслярный звон, Как вздорил с Новгородом он: Эх, я ли тебя, ты ли меня! От славного города Новгорода, От славного озера Ильменя Выбегали, Выгребали Тридцать кораблей, Тридцать кораблей — Един корабь. Базарь, ушкуйники, да грабь. Мы здесь погуливали летось! А после, Именем культуры, Историки литературы Про это самое — Про «летось» — Сказали каменное: «Эпос!» Я не считаю пустяком Наш эпос, слаженный на диво, В нем мастера речитатива Сдружили слово со стихом. Но думается, что Нелепо-с Увесистое слово «Эпос». Зачем лирическую песню, Где отразились век и класс, Прозвали эпосом у нас? С их-то руки, То есть с тех пор, В сонных томах на книжных полках И на губах у рифмачей Играет пряной брагой Волхов, Неся лихих бородачей. А между тем Он уяснил, Что он Не «эпос», Что он молод И чувствует машинный голод Всей Массой лошадиных сил, Бушующей в его валах. Что «эпос» — тесно и старо, Что зря лелеять гусляров. Пришел мускулистый галах — Другой, не пьяница Буслаев, Что Новгороду нагрубил… ………………………… И вот, На Ленина ссылаясь, Всей тяжестью, сгущенной в волнах, Торжественно клокочет Волхов, Вращая лопасти турбин. Я видел тысячи Ручьев, Речушек, Речек, Рек — неудержимого бега,— Попавший к ним в оборот человек Делался прозрачнее снега. У них с весны работы по горло: Питать рыб, Носить суда,— Но только Волхов По-настоящему гордо Несет красное знамя труда. Судите: Мало ли Волхову дел, Легка ли валам Работа, Ежели Вал Волхова Бел — В белой кипени пота. Седобород и гриваст, Вал Волхова Идет вприсядку, Громом обдаст Как пить даст И… Мимо! Без пересадки! Тревогу От нехватки сил, Но чтобы накалить кабелей Всё заглушающий звон, Он падал Последней каплей, Равной тысячам тонн! Я спрашиваю: Каждому ли вдомек Такое самосвержение? Волхов, Как сердце, сжимается в комок Неопровержимого напряжения! Когда нарушается связь Узко ограниченной зоны И материя, раздробись, Превращается в электроны, Когда в грохоте И в кипенье Стали, В сплошном пенье Гудков Сплошь нарушено сердцебиение (И столько лет не сдались — Неуклонно стройны!), Когда строится социализм Силами одной страны! 1931–1932 |
