Дух Ты всё излил, чем страждет грудь поэта, А может статься — и моя… Я вечный спутник бытия, Я голос тьмы: не знаю света… <1880> 212. ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ У самых вод раскатистой Невы, Лицом к лицу с нарядною столицей, Темнеет, грозный в памяти молвы, Гранитный вал с внушительною спицей. Там виден храм, где искони внутри Опочивают русские цари, А возле стен зарыты коменданты, И тихий плач в гробницы льют куранты, И кажется, на линию дворцов, Через Неву, из недр иного света, Глядят в столицу тени мертвецов, Как Банко тень на пиршество Макбета… Завидна ль им исторгнутая власть? Полна ль их совесть запоздалой боли, И всем царям они желают пасть, А всем гнетомым встать из-под неволи? Или свои алмазные венцы Они сложили кротко пред Еговой И за грехи народа, как отцы, Прияли там иной венец, терновый? Иль спор ведут перед Царем царей Повешенный с тираном на турнире, Чей вздутый лик величия полней, Раба в петле — иль царственный, в мундире? Иль, убоясь своих кровавых рук, Крамольники клянут свои деянья? Или врагов на братские лобзанья Толкнула смерть, в забвеньи зол и мук?.. Но я люблю гранитную ограду И светлый шпиль при северной луне, Когда куранты грустную руладу Издалека разносят по волне. Они поют в синеющем тумане О свергнутых земных богатырях, О роскоши, исчезнувшей в нирване, О подвиге, задавленном впотьмах,— О той поре, где всякий будет равен, И, внемля им, подумаешь: «Коль славен…» Август 1881 Ночь. Дворцовая набережная 213. ПИГМЕЙ Следя кругом вседневные кончины, Страшусь терять бегущий мимо час: Отживший мир в безмолвии погас, А будущий не вызван из пучины, — Меж двух ночей мы царствуем одни, Мы, в полосе движения и света, Всесильные, пока нас греют дни, Пока для нас не грянул час запрета… И страшно мне за наш ответный пост, Где гению возможен светлый рост, Где только раз мы можем быть полезны,— И жутко мне над краем бездны! Но демон есть: он весь — лукавый смех; Он говорит, спокойный за успех: «Как дар судьбы, великое — случайно, И гения венчают не за труд, Неправеден потомства громкий суд, И ты, пигмей, сойдешь со сцены тайно. Порыв души заносчивой умерь, Войди в тот рай, куда открыта дверь: Под этим солнцем, видимым и ясным, В живом тепле, которым дышишь ты, Владей любовью свежей красоты — Цветущим телом, гибким и атласным… Объехав мир, насыть кристалл очей Эффектами закатов и восходов, Величьем гор и вольностью морей, И пестрой вереницею народов… Порой забавься вымыслом чужим За книгою, на сцене, в галерее, Не предаваясь пагубной затее Свой ум и чувство жертвовать другим… К земным дарам питай в себе охоту: Люби вино, и шелк, и позолоту, Здоровый сон, живую новость дня, И шум толпы, и поздний свет огня… Свой век прожив разумным воздержаньем, Ты отпадешь, как полновесный плод, Не сморщенный до срока увяданьем, Не сорванный разгулом непогод». Но, слушая те здравые советы, Задумчиво внимает им пигмей: Претят ему доступные предметы. Манит его туманный мир идей. Тревожимый упреком потаенным, В невыгодной заботе о других, Идет он мимо прелестей земных С лицом худым и гневом убежденным! И, созданный в подобие зверям, В оковах плоти спутанный как сетью, Он, не стремясь к благому долголетью, Идет на смерть, служа своим мечтам… И если мир цветущий и прелестный На полный мрак им гордо обменен, Зато во всей могучей поднебесной Нет ничего прекраснее, чем он! Нет ничего священнее для взора, Как белые, сухие черепа Работников, сошедших без укора,— Молись их памяти, толпа! <1882> 214. «Оглянись: эти ровные дни…» Оглянись: эти ровные дни, Это время, бесцветное с виду, — Ведь тебя погребают они, Над тобою поют панихиду! Живописный и томный закат Или на ночь гасимые свечи — Неужели тебе не твердят Ежедневно прощальные речи? Отвечай им печалью в лице Или тихим, подавленным вздохом; Не иди мимо дум о конце Беззаботно-слепым скоморохом. Но в уныньи себе не готовь Ни веревки, ни яду, ни бритвы, — Расточай благородную кровь Под ударами жизненной битвы. <1882> 215. «Грустно! Поникли усталые руки…» Грустно! Поникли усталые руки, Взор опечаленный клонится долу; Всё дорогое, без гнева и муки, Хочется в жертву отдать произволу! Грустно… Не трогайте сердца больного, Мимо идите с участием, други: Бросить могу я вам горькое слово Жесткою платой за ваши услуги. Дайте мне, люди, побыть нелюдимым, Дайте уняться неведомой боли: Камнем тоска налегла некрушимым… Эх, умереть, разрыдаться бы, что ли! <1882> |
