349. О, УМЧИ МЕНЯ ВДАЛЬ! О, умчи меня вдаль, в горы, в горы с собой, Где сверкают снега, как земной ореол, Где, стрелою пронзая простор голубой, Расправляет звенящие крылья орел; Где земля уж не прах, где не тронет меня Голос света, пустой, как глупцов суета, Где, сильна и горда, не паду я, стеня, Под тяжелою ношей земного креста. О, умчи меня вдаль, чтоб могла я тебя Без боязни любить там, где ветры — цари, Средь цикла́мен и сосен косматых, любя, Напоить тебя лаской нежнее зари. Здесь туман тяготеет над сердцем моим, Здесь поэзия гибнет на ржавых полях. В горы, в горы умчи, к небесам голубым, Где безмолвная вечность стоит на часах. Между 1896 и 1898 350. ПУСТЫНЯ
Пустыня мертвая пылает, но не дышит. Блестит сухой песок, как желтая парча, И даль небес желта и так же горяча; Мираж струится в ней и сказки жизни пишет. Такая тишина, что, мнится, ухо слышит Движенье облака, дрожание луча. Во сне бредет верблюд, как будто зной влача, И всадника в седле размеренно колышет. Порою на пути, обмытые песком, Белеют путников покинутые кости И сердцу говорят беззвучным языком: «О бедный пилигрим! Твой путь и нам знаком: Ты кровью истекал, ты слезы лил тайком. Добро пожаловать к твоим собратьям в гости». <1903> 351. БАШНЯ БЕЗМОЛВИЯ Есть в Индии, на выступе высоком, Немая башня, вестница земли; Ее далёко видят корабли: Там смерть царит в безмолвии глубоком. Чума и голод рыщут над Востоком. Уж нынче многих в башню принесли; Над ними грифы тризну завели, А кости дождь в залив умчит потоком. Как изваянья бронзовые, спят На древних камнях парсовой гробницы Противные пресыщенные птицы; Их головы змеиные висят… А солнце жжет, от зноя воздух глохнет, И на песке вода горит и сохнет. <1903> 352. СИРИУС Надменный Сириус на полночи стоял. Звенел морозный вихрь в ветвях обледенелых. На гребнях тяжких волн, в изломах снежно-белых, Дробился лунный свет и искрами блистал. Но глух был грохот волн, от бури поседелых, Как будто с вечных гор катился вниз обвал, И клочья пены вихрь налетом с них срывал И вешал на камнях и скалах почернелых. В спокойных гаванях дремали корабли. Но гордый огонек заметил я вдали: То вдруг он возникал, то пропадал в просторе. Безумная душа, кто ты? Зачем? Куда? Вот новая средь звезд затеплилась звезда. А там, где был огонь, оделось в траур море. <1903> 353. СТЕПНАЯ ДОРОГА «Засни, засни… — весь день докучно, Однообразно, однозвучно Звенят и стонут бубенцы. — Засни, о странник наш печальный, Засни в степи многострадальной, Где спят бездольные слепцы». «Засни, засни, — мне шепчут травы, — Людские козни так лукавы, Ты так измучен весь борьбой. Сон принесет тебе забвенье И неземное примиренье С людьми, и с жизнью, и с судьбой». И теплый ветер, пролетая Над тощей нивой и склоняя Ее колосья до земли, Вздыхает тихо и глубоко: «Засни, засни здесь одиноко И зову сердца не внемли». Я и сплю и не сплю… Чьи-то стоны ловлю. Динь-динь-дон, динь-динь-дон… Колокольчика звон Мне уснуть не дает, — Он гудит, он поет: «Я — страдальческий стон Из глухих деревень, Я несусь ночь и день От голодных, больных, И уснувших бужу, И везде нахожу Эхо горестей их». Вздрогнул я… Но вокруг та же степь, небосклон, И всё так же гудит колокольчика звон… Тихий вечер идет… Дремлют нивы в тени: «О, усни, бедный путник, усни…» Я и сплю и не сплю… Чьи-то вздохи ловлю: Вздохи давят мне грудь, Не дают отдохнуть. Шепчет кто-то родной: «Я не ветер степной. Я от муки иссох. Я — страдальческий вздох Истомленных сердец. О, внемли мне, певец! Всюду, всюду вокруг, Как зловещий недуг, Голод крылья простер И, как хищник, как вор, Всё украл, всё унес, Кроме горя и слез». И опять вздрогнул я… Но вокруг — тишина… В небе острым серпом засияла луна… Светят звезды… Всё спит в утомленной степи. Ветер шепчет: «О странник мой, спи». Я и сплю и не сплю… Чей-то голос ловлю, Голос грозный, как бич, Как воинственный клич: Мысль бессонная мне Говорит в тишине: «Я, как совесть, сильна, Я, как буря, вольна, Я — сияние дня, Нет цепей для меня, Я повсюду парю, Со звездой говорю, Я, как море, чутка И, как скорбь, глубока… Всё, что видела я, не забуду. За тобой понесу я повсюду Этих мук безнадежных хаос, Эту мрачную тьму без рассвета, Этот вечный призыв без ответа, Это море кипящее слез. От тебя отниму я забвенье, Отравлю я твое наслажденье… Ты к устам ли влюбленным прильнешь — Пред тобою я, бледная, встану И раскрою кровавую рану, И любовь оттолкнешь ты, как ложь. И одна за другой со слезами, Как туман на заре, пред глазами Тени женщин вдали проплывут: Как их щеки землисты и впалы! Как их взоры мрачны и усталы! Как измучил их голод и труд! Видишь — мать, и ребенок голодный Тянет грудь ее с мукой бесплодной… О, как ей его жизнь дорога! Но дитя не спасти ей любовью! Уж из десен, сочащихся кровью, На него дышит смертью цинга. А когда ты к губам воспаленным Поднесешь свой бокал с опененным, Резво мечущим искры вином — Я явлюсь к тебе в образе новом И напомню виденьем суровым Погребенное в сердце твоем: Степь глухая… бураны… сугробы… Среди них, как забытые гробы,— Села… Черные избы без крыш… Дым из труб закоптелых не вьется. „Хлеба! Хлеба!“ — как вопль, раздается, Но зерна не отыщет и мышь. Там живут безнадежно и глухо Твои братья по крови и духу, Тот великий смиреньем народ, Кто бросает для нас свои зерна, Сам же, темный, голодный, покорно Вечный крест свой до гроба несет. Ты увидишь его пред собою, Истомленного грозной судьбою, И пронзит тебе душу печаль, Нервно дрогнет рука и уронит Свой бокал, и, как сердце, застонет, Разбиваяся об пол, хрусталь». Я проснулся. Теперь уже мне не уснуть. Предо мной и за мной — опечаленный путь. На безмолвной степи мутный сумрак лежит. Над равниной степной звездный полог дрожит. Бубенцы, как во сне, говорят, говорят, Точно сердцу о чем-то напомнить хотят… Сердце ноет в груди… Сердце стонет в ответ… Нет покоя ему и забвения нет! Бубенцы всё звенят: «Не уснуть… не уснуть…» Предо мной и за мной — опечаленный путь. <1903> |
