233. ПРОМЕТЕЮ «И дал мне Господь две скрижали каменные… А на них все слова, которые изрек вам Господь на горе из среды огня…» Второзак<оние>, IX, 10 Я внимаю мучительным стонам твоим, И с глубокой тоскою в груди Я гляжу на громады скалы роковой, На тяжелые цепи твои… О, Зевес был жестокий, безжалостный бог, Беспощадный во власти своей!.. Но умолкни на миг, жертва мести слепой, Посмотри на меня, Прометей! Не украл я у бога святого огня, Не украл: он мне сам его дал, И нести его к людям, в мир рабства и тьмы, И беречь и хранить завещал! Не украл я у бога святого огня И не даром его получил: И слезами своими, и кровью своей Я за этот огонь заплатил. И доныне еще я плачу за него И слезами, и кровью своей, И не коршун один грудь больную клюет — Сотни коршунов, тысячи змей В беззащитное бедное сердце впились, Рвут кровавые раны мои… О, что значат, в сравнении с мукой моей, Все страданья, все муки твои?!. <1885> 234. ДУМА («Вы вновь звучите мне, забытые мотивы») Для нас отчизна только там, Где любят нас, где верят нам. Лермонтов Вы вновь звучите мне, забытые мотивы, — И дышат сладостной прохладой на меня Зеленые луга и палевые нивы, И, в сени мирные приветливо маня, Кудрявой головой дремучий лес качает И грезой тихою мне душу обвевает… Молчит моя печаль, утихло в сердце горе, Все боли улеглись, душа чиста, светла… А песнь растет, растет, как в час прилива — море, Исполнена надежд, и света, и тепла… И слышатся мне в ней, полны любви и ласки, О счастии былом чарующие сказки… Вот бедный уголок, где песней соловьиной Катились дни моей исчезнувшей весны… Всё снова предо мной стоит живой картиной, И — мнится мне — среди глубокой тишины Седая вечность мне кивает головою, И тени прошлого беседуют со мною… И говорят они про юность золотую, Про веру теплую, и грезы, и мечты, Что волновали ум и душу молодую Пред светлым образом добра и красоты… Я жадно внемлю им душой своей тревожной, И радость для меня вновь кажется возможной… И вечно бы хотел я слышать эти сказки, Забыв, что больше нет уже тех чудных дней, Когда вокруг меня всё полно было ласки, И смело называл я родиной своей Те горы и поля, где — полный юной силы — Цветами убирал отцовские могилы. В надежде сладостной, в ликующих порывах Не внемля голосу души моей больной: «Не возвратить вовек тебе тех дней счастливых, Как не поднять кустам, нависшим над рекой, Росинок, что с ветвей украдкою скатились И с мутною волной навек соединились…» <1885> 235. «Горячих слез бушующее море…» Горячих слез бушующее море Кипит и стонет предо мной, И бой ведет в нем на просторе Мое отчаянное горе С моей больной, измученной душой… Стихает бой и снова закипает… Бойцы ко дну идут — и там Душа в бессильи замирает, А горе… горе выплывает И с хохотом несется по волнам. <1885> 236. СОНЕТ (Надпись на портрете) Перед тобою храм с закрытыми дверями. Суровый ли чернец в безмолвной полумгле Невольно задремал и бледными лучами Играет блеск лампад на мертвенном челе? Весталка ль юная, отдавшись буйной власти Проснувшейся души, стоит перед огнем? Полна отчаянья, полна безумной страсти, Молитву ли творит в безмолвии ночном, Иль шепчет злобные проклятья и укоры? Кто скажет это нам? Железные затворы Молчат, безмолвен храм, ответа не дает… Так не ищи ж в чертах, без жизни, без движенья, Ни смысла тайных дум, ни скрытого значенья Того, что в глубине души моей живет. <1885> 237. НА РОДИНЕ («Я вновь пришел к тебе, родная сторона…») Я вновь пришел к тебе, родная сторона; Пришел измученный, с поникшей головою, Но радостью немой душа моя полна, Той тихой радостью, той светлой тишиною, Что веют в полумгле румяных вечеров С обрывов и низин днепровских берегов, Где в светлой глубине души моей впервые Два звука родились, согласные, родные, Как два подземные ключа, — И песня первая, свежа и горяча, Зажглась в моих устах, вскипела под перстами И брызнула со струн звенящими струями… О родина моя, недаром же душой Стремился я к тебе… Я помню вечер ясный, Когда лишь в первый раз прощался я с тобой,— Безбрежной пеленой, цветущей и прекрасной, Лежали вкруг меня родимые поля; Широкого Днепра зеркальная струя, Озарена вдали румяною зарею, Звенела под горой, и сетью световою Ложился отблеск золотой От легкой зыби вод на скат береговой; Сирень цвела; роса вечерняя сверкала,— Всё миром, тишиной и негою дышало… То был ли шепот волн, то греза ли была? Я помню — всё во мне мгновенно встрепенулось, И звуки, стройные, как мерный шум крыла Орлицы молодой, — души моей коснулись… Родимый уголок мне тихо говорил: «Прощай, дитя мое!.. Я много, много сил Вскормил в твоей груди… Иди без сожаленья, Куда влекут тебя заветные стремленья,— Бойцом свободы и добра; Живи, борись, люби!.. Когда ж придет пора И ты, измученный тяжелою борьбою, Поникнешь бедною, усталой головою, — Тогда вернись ко мне…» О родина моя, Прими меня, прими дитя свое больное! Ты много сил дала, — по капле, как змея, Их высосала скорбь и горе роковое. Я за себя страдал, боролся за себя — И устоял в борьбе, страдая и любя, Но горе, новое, неведомое горе, Безбрежное, как мир, бездонное, как море, Из тысяч стонущих грудей Проникло в грудь мою; в больной душе моей Безумный, страшный крик отчаянья раздался,— И заглушить его напрасно я старался… Но я вернулся к вам, родимые поля, И божья благодать живительной волною Струится в грудь мою… Полна душа моя Той тихой радостью, той светлой тишиною, Что веют в сумраке душистых вечеров Со скатов и низин днепровских берегов… Шуми, шуми же, Днепр, прохладой вод зеркальных Обвей больную грудь и бурю дум печальных В уме тоскливом утиши! Зажгись, заря, во мгле измученной души,— И пусть я встану вновь, на бой врагов скликая, Страдая и любя, молясь и проклиная!.. <1885> |
