Он был высоким и сухощавым, даже в своем доспехе цвета слоновой кости. С плеч свисал тяжелый багровый плащ на пятнистом меху ирмиета, закрывая великолепные позолоченные изгибы керамитовых пластин. Он сражался саблей дао с отполированным до зеркального блеска лезвием, которое сверкало в лучах солнца. На золотых наплечниках были выгравированы плавные буквы хорчина и символ молнии. К поясу прикреплены два чогорийских кремневых ружья — древних и дорогих, усыпанных жемчугом и носящих гильдейские метки давно умерших создателей.

На Улланоре я видел его в бою издалека и восхищался страшным опустошением, устроенным им на переполненных полях тотальной войны. На Чондаксе я увидел его сражающимся вблизи, и это зрелище потрясло меня.

Ни до, ни после я больше не видел равного фехтовального мастерства. Мне никогда не доводилось наблюдать за подобным равновесием, контролируемой свирепостью, неумолимым и безжалостным искусством. Когда Хан вращал клинок, его окружало сияние отраженного от позолоченного доспеха солнечного света. В его искусстве, помимо жестокости и легкого оттенка аристократического презрения, присутствовала также величественность. Он управлял своим клинком, словно тот был живым существом, духом, который он приручил, а теперь заставлял плясать.

Есугэй сказал, что только поэты могут быть истинными воинами. В тот момент я понял смысл этой фразы: Великий Хан овладел страшной и безжалостной сутью искусства боя. Ни одно движение не было лишним и бесполезным — каждый удар ровно настолько смертоносен, насколько необходимо и не более.

Он отбрасывал безумного зверя назад, шаг за шагом, заставляя его отступать к дальнему концу платформы. Орк злился и неистово рычал от ярости и боли. Он безумно размахивал перчатками, надеясь скинуть примарха с платформы могучими, костоломными взмахами, как проделал это с нами.

Хан не отставал ни на шаг от зеленокожего, плащ кружился, когда он бросался то вперед, то назад, нанося колющие и рубящие удары. Примарх длинным изогнутым лезвием рассекал примитивную броню твари и наносил глубокие раны мерзкой плоти. Целые секции защитного поля отключились, перегрузив генераторы на спине орка и вызвав взрывы замкнувшей проводки.

Орк попытался впечатать примарха в пол могучим ударом. Хан увернулся и нанес нисходящий удар саблей. Отсеченный кулак в перчатке лязгнул о металл в брызгах хлещущей крови.

Чудовище заревело, глаза были безумными, а в открытой пасти пузырилась пена. Другой кулак ударил так же быстро, как и в том случае, когда свалил меня. К тому времени Хан уже пришел в движение, развернувшись на одной ноге и выбросив клинок навстречу приближающемуся удару.

Перчатка врезалась в дао, и я почувствовал, как платформа содрогнулась от удара. Хан не отступал, удерживая дао двумя руками, и железный кулак орка треснул, обнажив кровоточащие, толстые когти, исполосованные кабелями и ржавыми поршнями.

Теперь зеленокожий остался без оружия. Он отшатнулся под натиском противника, его вопли становились тише и отчаяннее.

Хан последовал за ним, не прекращая атаковать с холодной свирепостью. Его клинок сверкнул, срезав потный кусок жирного тела твари, затем обратным движением оставил длинный порез на груди. Пластины брони лопнули и посыпались с вздымающихся плеч в лужу пузырящейся крови у ног орка.

Конец наступил быстро. Зверь зашатался, из живота лилась кровь, а челюсть отвисла. Зеленокожий уставился на своего убийцу, в крошечных глазках стояли слезы, а грудь тряслась.

Хан высоко поднял обеими руками дао, крепко стоя на ногах.

Зеленокожий не пошевелился, чтобы защитить себя. Его израненное лицо превратилось в жалкое, плачущее месиво, отмеченное презренным отчаянием и потрясением. Орк знал, что погибает и что все кончено.

Я не хотел смотреть на него. Это был постыдный конец для того, кто сражался так стойко и долго.

Затем меч со свистом опустился и вошел в тело, оставляя за собой кровавые полосы. Голова зверя упала на платформу с глухим гулким стуком.

Хан спокойным движением отвел клинок. На миг примарх застыл над побежденным военачальником орков, надменно глядя на него. Его плащ развевался в задымленном воздухе.

Затем Хан наклонился и подобрал голову зверя. Он плавно повернулся и высоко поднял череп. Из разрубленной шеи кровь густым потоком хлестала на металлический пол.

— За Императора! — закричал Хан, и его голос разнесся по впадине и поднялся высоко в небо.

С нижних уровней, где все еще кипел бой, раздались многочисленные приветственные вопли, заглушив животный рев уцелевших орков, треск и гул пламени.

Я слышал, как они ответили ему, сотрясая воздух одним и тем же словом снова и снова.

Каган! Каган! Каган!

В этот миг я понял, что мы наконец победили. Долгие годы беспрерывных боев закончились.

Война на Чондаксе завершилась так, как и должна была: головой поверженного врага в руке нашего примарха и криками его Легиона, орду Чогориса, поднимающимися в дикой радости к небосводу.

Я присоединился к ним, выкрикивая его имя и сжимая кулаки в эйфории.

Я был рад нашей победе, тому, что белый мир наконец очищен, а крестовый поход направится дальше, сделав еще один шаг на пути к галактической гегемонии.

Но не это было главной причиной моего пыла. Я увидел в деле ужасающую мощь Великого Хана — зрелище, которого я так долго желал.

И не разочаровался.

Я увидел совершенство, поэзию истребления, образец нашего воинского племени во всем блеске непревзойденного величия.

Мой восторг был абсолютным.

Я встретился с Торгуном на Чондаксе еще раз.

На полный захват цитадели ушло много часов. Зеленокожие, следуя своей природе, не прекращали биться. К тому времени как последний из них был выслежен и убит, крепость начала разрушаться, уничтожаемая взрывами снизу и бушующими пожарами сверху, и мы были вынуждены покинуть ее.

Я отвел остатки своего братства на равнину к входу в долину. Нам предстояло много дел: нужно было подсчитать убитых, отправить Сангджая к тем ранеными, которые могли выжить, эвакуировать то, что было можно из парка поврежденных машин для дальнейшей перевозки.

Я помню то время только обрывками. Мои мысли были заняты образами Хана, приводя меня в смятение.

Даже работая, я не мог выбросить из головы увиденную схватку. Я снова и снова повторял сделанные им движения клинком, прокручивая их в голове и твердо решив освоить те, что смогу, как только вернусь в тренировочные клетки.

Посреди всего этого разрушения — пылающих и дымящихся руин крепости — все, что я видел — это сверкающий в лучах солнца изогнутый дао, плавно двигающийся под плащом позолоченный доспех, похожие на алмазы глаза, на краткий миг заглянувшие в мои.

Я никогда не забуду это. Невозможно забыть ярость живых богов.

Около дюжин наших братств сделали то же, что и мы — перегруппировались после битвы. Как только основная часть моего братства была отведена, я отправился искать Торгуна. Полагая, что его минган быстро покинет ущелья, я не хотел уходить, не проявив приличествующую вежливость.

Когда я нашел его, то обнаружил, что его братство оказалось в лучшем состоянии, чем мое. Позже я узнал, что они сражались с честью, захватив и уничтожив множество орудийных установок на стенах. Их действия позволили многим отделениям прорваться через периметр без тех потерь, что понесли мы.

Торгун хорошо справился и укрепил свою репутацию отличным и умелым командованием. Но несмотря на это, я все же немного жалел его. Он не увидел того, что удалось мне, и покинет Чондакс, заметив только слабый отблеск славы.

— Он говорил с тобой? — спросил Торгун, проявив больше заинтересованности, чем я ожидал.

Из-за треснувших и ставших бесполезными линз он снял шлем, но в остальном хан выглядел почти невредимым.

— Да, — ответил я.

Я был в гораздо худшем состоянии. Боевой доспех усеяли вмятины, трещины и борозды. Горжет раскололся в месте удара перчатки зверя, а большая часть сенсоров не работала. Флотские оружейные мастерские будут заняты нашим боевым снаряжением ни один месяц, прежде чем мы снова будем готовы к развертыванию.