— Слышал. — Поднявшись, Люций повесил свернутый кнут на крюк на поясе. Присмотревшись внимательнее, Сулака увидел, как совершенно этот воин владеет своим телом — убийца, досконально знающий все свои силы и слабости.

— И?

— Что — и?

— Где ваши апотекарии?

— На ваш железный корабль перешел только один из них, — ответил Люций. — Не думаю, что его так уж интересует спасение жизней.

— Какой же он тогда апотекарий?

Люций наклонился ближе, и Сулака почувствовал кислое дыхание, резкий запах пота на немытом теле и крови из свежих ран.

— А вот такой, что оказался у тебя прямо за спиной.

Сулака резко обернулся — и увидел перед собой человека, изможденными чертами лица напоминавшего труп, с редкими белыми волосами и глазами чернее черного. Поверх пурпурно-золотого доспеха на нем был плащ из дубленой кожи; за плечами возвышалась уродливым наростом сервосбруя, а тонкие и сухие, как у богомола, пальцы сжимали удлиненный пистолет-игольник.

Послышался короткий свистящий звук, и Сулака почувствовал укол в шею, словно укус насекомого. Он потрогал ужаленное место — и извлек из шеи тонкий полый кристалл, на конце которого повисла рубиновая слеза крови. Осознать происходящее не получалось: мозг, словно окутанный туманом, отказывался работать.

— Фабий? — Сулаке казалось, что его собственный голос доносится со дна глубокой пропасти.

— Он самый, — ответил тот и, поддержав внезапно обессилевшего апотекария, помог ему опуститься на пол. Когда Сулака попытался снова заговорить, Фабий остановил его, мягко прижав палец к губам.

— Ксиклос — это токсин, который действует сильнее, когда ему сопротивляешься. Если хочешь болезненной смерти, он превратит твои страдания в кошмар.

Сулака, который уже не чувствовал рук и ног, только кивнул, словно Фабий говорил что-то само собой разумеющееся.

— Ты забрал то, что тебе не принадлежало, — сказал Фабий и умело вскрыл кодовый замок редуктора, чтобы вынуть геносемя Калимоса.

— Нет, я… — начал Сулака, но слова ускользнули от него.

Фабий прижал к его груди что-то тяжелое.

Сулака понимал, что предмет, который он сейчас видит, должен быть ему знаком, но не мог вспомнить ни его названия, ни предназначения. Давление резко усилилось, лазерные лезвия набрали скорость резания и вгрызлись сначала в слоистую броню нагрудника — а потом и в костный щит грудной клетки. Сулака чувствовал, как инструмент погружается все глубже, но боли не было. Это хорошо. Потом внутри него за что-то потянули, и один из внутренних органов отделился. На глаза навернулись слезы, но он не мог понять почему.

Наклонившись, Фабий шепнул ему на ухо:

— Скажи мне свое имя.

— Что?..

— Имя, — повторил беловолосый ангел смерти. — Твое имя.

По крайней мере это он точно знал.

— Верховный Сулака. — Он был рад, что хоть в этом память не подвела.

— Верховный? Ты мастер каменщиков?

— Да.

— Интересно, — сказал Фабий.

Сулака посмотрел вниз — в его нагруднике было просверлено аккуратное отверстие. Кровь покрывала броню блестящей пленкой, вязким, пузырящимся потоком стекала на колени, неся с собой фрагменты кости. Апотекарий Детей Императора осторожно держал в руках металлический сосуд, на котором паучьи лапы его биосбруи выгравировали два слова: «Верховный Сулака».

В агонии Сулака обратился к единственному, что еще могло его поддержать:

— Из железа рождается сила. Из силы рождается воля. Из…

Голос его затих.

— Да, — сказал Фабий. — Силы в твоем геносемени предостаточно.

Фулгрим не спешил являться на зов, но Пертурабо этого ожидал и потому был спокоен, когда бронированные двери наконец открылись. Роботы Железного Круга активировали датчики угрозы, но отступили по сигналу хозяина, когда его брат вошел внутрь с выражением утомленного страдания на лице.

Внимание Пертурабо было сосредоточено на заводном автомате — действующей модели титана, «Пса войны», не уступавшего по функциональности своему настоящему прообразу. Верхний панцирь был откинут, обнажая неимоверно сложную систему зубчатых колес, шестерен и распределительных валов. Метроном этого механического сердца отбивал точный ритм; отвертка, которую Пертурабо держал в руках, была не толще человеческого волоса.

Два робота Круга расступились, пропуская Фулгрима, за которым последовали его капитаны, Кесорон и Вайросеан, а также хромающий лорд-коммандер, Эйдолон. За ними появились члены Трезубца — они встали на вершинах треугольника, в центре которого был сам Пертурабо. Он медленно кивнул Форриксу.

Фулгрим быстро осмотрелся, не заметил практически ничего нового со времени последнего своего визита в святилище брата и потерял всякий интерес к обстановке, которая дала бы терранским ученым пищу для ума на многие месяца. На нем была боевая броня, недавно заново покрашенная и оттого почти болезненно яркая. Золото и аметистовый фиолет казались слишком реальными, слишком резкими, как будто краску нанесли прямо на сетчатку глаза.

— Сядь, — сказал Пертурабо.

На мгновение ему показалось, что Фулгрим не подчинится: приказ был слишком властным, слишком унизительным в присутствии подчиненных. Понимая, что брат с самовлюбленной проницательностью сразу же разгадает его детскую уловку, Пертурабо все равно продолжал заниматься титаном, игнорируя Фулгрима, а когда, по его расчетам, тот уже собирался заговорить, опередил его:

— Я вызвал тебя пять часов назад.

— Знаю, — ответил Фулгрим, лаконичный и напряженный как струна. — Но я только что лишился корабля и потому был несколько занят.

— Корабля ты лишился без всякой на то необходимости.

— И поэтому ты позвал меня в свою мастерскую жестянщика? — огрызнулся Фулгрим. — Будешь отчитывать за то, что я проявил бесстрашие? Если ты позвал меня, чтобы поглумиться или напомнить, как предупреждал меня, то не трудись. Я не буду извиняться за то, что хотел больше узнать о наших врагах.

— И что же ты узнал? — Пертурабо наконец поднял голову от механизма, над которым работал. — Какие откровения добыли твои монстры в ходе этой столь дерзкой операции?

Вместо ответа Фулгрим снова осмотрел зал, словно картины, анатомические рисунки и математические доказательства внезапно показались ему достойными внимания. Его взгляд стал жестче, дойдя до рисунков позади Пертурабо, и тот понял, что брат собирается сказать, еще до того как были произнесены слова.

— Откуда у тебя эти рисунки?

— Какие?

— Вот те, ужасные. Те, на которых изображено что-то вроде…

— Примарха в разрезе? Ты знаешь, откуда они у меня.

Фулгрим кивнул, и лицо его исказилось от горькой зависти.

— Я мало что помню из времен до того, как нас разбросало по Вселенной, — он пренебрежительно пожал плечами.

— Достаточно, чтобы рассказать своему специалисту по изменению плоти.

— Фабию? — спросил Фулгрим. — Нет, я лишь дал ему разрешение экспериментировать, насколько позволят его знания.

— Правда? Ты действительно ничего ему не рассказывал?

— Может быть, указал некоторые пути, — признался Фулгрим, — но все, что он сделал, целиком его заслуга. Да, в его творениях еще есть некоторый изъян, но великое искусство всегда рождается в поте и крови.

— Это неправильно, — сказал Пертурабо.

— Неправильно? — Казалось, само это слово отвратительно Фулгриму. — Ты до сих пор не понял? Правильного и неправильного не существует. Нас определяют воля и желание, и лишь руководствуясь первым и потакая второму, мы можем достичь истинного совершенства. Пока что несовершенная наука Фабия рождает чудовищ, но в конце концов он создаст подобие бога.

— Он будет создавать только ублюдочных гибридов, нечистых полукровок, которых лучше бы придушить при рождении, — сказал Пертурабо. — Останови его, прежде чем все зайдет слишком далеко.

— Не буду, — отрезал Фулгрим.

Вздохнув, Пертурабо вернулся к заводному «Псу войны».

— Увереннее всего себя чувствуешь, когда даже не догадываешься, что неправ, — сказал он и, взяв инструменты, продолжил работать с внутренним механизмом.