– Гофман подтвердил получение пакета? – спросил Петр.

Георгий Васильевич поднял лицо – они вошли в тень.

– Да. – Чичерин бросил на Петра быстрый взгляд, слишком быстрый для того состояния, в котором сейчас находился. – Немцы прекратят наступление? – спросил он.

– Трудно сказать, – ответил Петр. – Положение остается серьезным.

Они прошли к Ленину, но Владимир Ильич не смог принять их: он беседовал с военспецами и просил быть минут через сорок, а пока не терять времени даром и переговорить с Троцким.

Едва заметным кивком головы Троцкий дал понять, что он заканчивает работу и просит подождать. Петр видел широко расставленные локти Троцкого, круглую – колесом – спину, жилистую шею, волосы, лежащие крупными, небрежно зачесанными прядями. Петр не без зависти смотрел, как небольшая, крепкая рука бежит по бумаге и очередная страничка мягко ложится на стол. В сознании Петра это отождествлялось с плоскопечатной машиной, работу которой он однажды наблюдал в Берне. – даже воздух не успевал расступиться перед очередным листом, падающим с машины. Прежде чем лечь в стопку, страничка какую-то секунду удерживалась в воздухе, мягко пружинила. Троцкий выстреливал странички со стремительностью и ритмичностью машины, разве только не укладывал в стопку, а небрежно устилал стол. Петр смотрел и думал: как должны выстроиться мысли, если вот так, без сучка и задоринки, не останавливаясь и не сбавляя темпа, можно выдохнуть статью. Видно, и в самом деле Троцкий заканчивал работу – странички вылетали со все увеличивающейся скоростью. Одна упала на стул, другая легла на подоконник.

Троцкий бросил перо, устало повернулся и позвал секретаря. Вошел секретарь – тучный юноша с шафрановым лицом. Троцкий сказал, что статья готова.

Троцкий снял пенсне и, вертикально воздев его перед настольной лампой, принялся протирать. Тонкие пальцы Троцкого не без удовольствия прощупывали стеклышко. Глаза, освобожденные от пенсне, утратили природный блеск и живость, стали непривычно плоскими и сонными. Троцкий, точно догадавшись об этом, надел пенсне и прозрел.

– Так вы были у Гофмана? – спросил он, поворачивая стул к Петру – это Троцкий сделал ловко, не вставая со стула. – И он держался непримиримо?

Петр подумал: откуда он знает, как держался Гофман? Ведь Чичерина Троцкий не мог видеть. Впрочем, сказать: «Он держался непримиримо» – все одно, что ничего не сказать. Если речь идет о Гофмане, нетрудно догадаться, что он держался именно непримиримо.

– Да, он был выше неба, – произнес Петр.

Троцкий остался строгим.

– Пригрозил: «Если вы откажетесь от договора, мы тряхнем вас всей нашей мощью»? Пригрозил? Так ведь?

Петр недоуменно посмотрел на Троцкого: «Вот дьявол, он уже все знает!» Впрочем, достаточно ли оснований у Петра считать Троцкого провидцем? В самом деле, если Гофман держался непримиримо, что подтвердил Петр, то, разумеется, он мог пообещать привести в действие немецкую мощь. Нет, никакой прозорливости тут нет.

– Да, смысл его ответа был именно таким, – согласился Петр.

Троцкий встал, встал бурно, нет, он не так устал, как предполагал Петр.

– И он сказал, что через два дня они будут в Пскове, а еще через день в Петербурге! Сказал он так или не сказал?

Петр выругался про себя, выругался крепко, как еще, наверно, не ругался со времен Кубани. Нет, это все-таки похоже на диво: у Гофмана был он, а Троцкий точно, в деталях (самое удивительное, проклятые подробности – их не придумаешь!) воссоздает беседу Петра с Гофманом, будто…

– Да, он говорил и о Пскове, и о Петрограде, – подтвердил Петр.

– И вы, очевидно, думаете сейчас о том, сидел ли я во время вашей беседы с Гофманом под его письменным столом, на котором лежит фотография жеребца? Думаете вы сейчас об этом, нет, скажите искренне, думаете?

Петр рассмеялся:

– Чего греха таить, вы так точно рассказывали. мог подумать и об этом!

Троцкий теперь шагал по комнате.

– Так я могу сказать вам: я там не был, но знаю, понимаете, знаю! – Комната была просторной, и Троцкий мог шагать быстро. – Псков и Петербург! Слыхали? Псков да еще Петербург! Вот бурбон! Он дал бы себе труд взглянуть на календарь, который стоит под его носом! Какой нынче год? Восемнадцатый! Что он понимает, этот жирный пингвин! Все пойдут в тартарары, только время останется. Время не стареет!

Троцкий шагал по комнате, убыстряя шаг, и это разогрело его, прибавило огня глазам, густоты голосу, резкости жестам. Он говорил, а Петру казалось, что Троцкий все еще сидит за столом и выстреливает свои странички.

Троцкий вдруг умолк, удивленно посмотрел на Белодеда, до сих пор он не смотрел на него.

– Простите, товарищ, вы родились на русском юге?

– Да, Лев Давыдович, на Северном Кавказе,

Троцкий обрадованно закивал головой.

– Вот, вот. Я почувствовал это по вашему говору. Из станицы или села?

– Из станицы, сын кузнеца, потом ушел в город.

– Это хорошо, я это сразу заметил. – Он все еще был рад, что угадал в Петре южанина, потом стал мрачнеть, мрачнеть неудержимо. – А Гофман порядочная скотина! Правда ведь?

Петр вышел от Троцкого обескураженный. Безостановочно стучала печатная машина, и бумага складывалась в аккуратную стопу. Что произошло с Петром только что? Ездил бог знает куда, был на свидании с самой смертью, рассек немецкий фронт от пуповины до кадыка, видел все, что может увидеть человек, благополучно вернулся и вдруг обратился в нуль угля, в железную тумбу! Да, в тот самый момент, когда твое слово обрело цену золота (нет, не потому, что ты семи пядей во лбу, а потому, что видел то, чего не могут увидеть другие), вдруг лишиться языка! Если бы в немецкий тыл свозить памятник Скобелеву, он бы наверняка рассказал больше. Такого позора еще не бывало! Быть может, в этом повинен не только Петр? Нет, это не признак энергии и деловитости. Деловитость корректна, она предполагает внимание.

– Петр Дорофеевич, по моим расчетам, военспецы уже ушли. – Навстречу шел Чичерин, он сказал «военспецы» так, чтобы слышал Подвойский, который появился из-за поворота. – Простите, Петр Дорофеевич, у меня несколько слов к Николаю Ильичу. – Короткий разговор с Подвойским в полутьме смольнинского коридора необыкновенно воодушевил Чичерина. – Нельзя пренебрегать опытом военспецов, – сказал он Петру.

«Георгий Васильевич истинный феномен, – подумал Петр. – Вряд ли Подвойский догадывается, что Чичерин за всю свою долгую и многотрудную жизнь не держал в руках оружия». Петр пошел тише. «Но какой толк, что оружие держал в руках ты?»

В кабинете Ленина точно никого и не было: тихо, свежо. Впрочем, в комнате легкий запах лаванды – никто так не любит душиться, как военные.

– А я вас заждался! – приветствовал Ленин Чичерина и Белодеда. – Все думал: какой там… гонец? Садитесь вот сюда, хочу вас видеть.

Наверно, и это ему важно – видеть. То, что не сумеет сказать Петр, доскажут глаза.

– Вы приехали часа два назад?

– Полтора.

– Как долго ехали туда?

Петр задумался: обычные вопросы для начала беседы, очевидно, разведка, легкая, подвижная.

– Где принимал вас Гофман?

– В пригородах Двинска.

– Полевой штаб?

– Так мне показалось.

– Как выглядит Гофман?

Медленно открылась дверь, вошел Троцкий.

– Я спрашиваю Петра Дорофеевича, как выглядит Гофман.

Ленин точно хотел сказать Троцкому: «Ваше мнение знаю, мне хотелось теперь знать, как воспринял Гофмана Белодед».

– Я смотрел на Гофмана, – сказал Петр, – и казалось, что попал в натурный класс Академии художеств.

Ленин улыбнулся, впрочем, улыбнулся и Троцкий, хотя все еще смотрел хмуро.

– Небось явился в парадном мундире, как Победитель к побежденному? – заметил Ленин. – Немцы это любят.

– Да, в парадном, – ответил Петр без энтузиазма. – Чуть ли не в каске с шишаком! Жива в них тевтонская природа. Если б мог надеть рыцарский шлем с рогами, напялил бы! Кстати, этот наряд больше подходит к первосути Гофмана, – сказал Петр.