– Господин посол, у вас еще десять кинут. – Его поклон был, как и прежде, подчеркнуто почтителен.

– Оказывается, мои достоинства и мои недостатки имеют точное измерение – Локкарт, – произнес, смеясь, Литвинов, когда человек отошел. Его смех, как, впрочем, и хорошо отутюженный костюм, и свежая сорочка, был спасительным в нелегком положении. – Я хотел сказать Тейлору: честное слово, я стою больше. Но ведь у них своя мера длины и своя мера веса.

– Но как я понял Тейлора, этот разговор не имел для него результата, – сказал Петр.

– Не только для него, но и для меня, – заметил Литвинов. – Тейлор уговаривал меня дать телеграмму в Москву прямо из Брикстона.

– Телеграмма, посланная вами из Брикстона, освободит их от необходимости освобождать вас из тюрьмы, – сказал Петр.

– Именно! – воскликнул Литвинов. – И это, разумеется, я не скрыл от Тейлора, но тот сделал круглые глаза. Коли ему хочется делать их круглыми, пусть делает. Кстати, какого вы мнения о нем?

Превыше всего именно твое мнение, даже, как сейчас, о Тейлоре. Он должен оценить твою способность видеть, анализировать, мыслить. Ему это необходимо, чтобы потом, когда он вспомнит этот разговор от начала до конца, правильно расставить акценты.

– Мне кажется, – сказал Петр, – что в разговорах с вами он похваляется положением в министерстве иностранных дел, а в разговоре с коллегами из министерства связями с вами.

Литвинов нахмурился. Что бойко – то мелко, – кажется, так когда-то сказал Литвинов. Петр сейчас видел, ему была не по душе фраза Петра. В этой фразе Литвинов мог рассмотреть претензию. В его вкусе другое: спокойное и рациональное.

– Как вы считаете, – спросил Литвинов, – можем ли мы рассчитывать на его лояльность? Или в нашем деле он сохранит нейтралитет?

Петр задумался: не слишком ли много задач для получасового разговора? Но можно ли рассчитывать на лояльность Тейлора? Нет, не на доброжелательность, а именно на лояльность. Если не рисковать ошибиться, можно обратиться к ответу, который при всех обстоятельствах будет верным. Надо сказать, что Тейлор сохранит нейтралитет. Погодите, но нейтралитет не синоним лояльности? Нет, пожалуй, нейтралитет меньше. Но ведь Литвинов спрашивает мнение Петра. Как полагает Петр, Тейлор будет лоялен, но практически эту лояльность не следует учитывать, нет расчета.

– Что будет практически, я представляю, – возражает Литвинов. – Меня интересует лояльность Тейлора как таковая. Есть она в природе?

– Скорее… есть.

– Он вас еще не приглашал к себе? Пригласит. Имейте в виду, что у семьи Тейлора… русские традиции. Сегодня это выражается в том, что именно в доме Тейлора собираются члены русского клуба во главе с сэром Джорджем Бьюкененом…

Подошел человек с синими сединами, показал на часы:

– Господин посол, ваше время истекло, но пять минут я могу взять на себя.

– Благодарю вас, мистер Кейк.

Но как Литвинов использует эти пять минут, которые великодушно предоставил ему человек с синими сединами?

– Послушайте, Белодед, все хотел вас спросить, какими пистолетами вы увлекаетесь? – спросил Литвинов. – Браунингами или кольтами? Если память мне не изменяет, вашей страстью были кольты?

Петр рассмеялся. Наверно, это характерно для Литвинова. В тот раз он запомнил эту деталь: дипломат, увлекающийся кольтами. В его сознании Белодед отождествляется с этой страстью.

– Нет, зачем же кольт и браунинг, сейчас есть великолепная машина смит-и-вессон, – заметил Белодед.

– И вы, конечно, были у лондонских оружейников и видели ее?

– Видел.

– И я увлекался когда-то оружием! Но об этом. – Литвинов помедлил, оглянулся вокруг, – в другой раз.

Они быстро пошли от окна.

– Вы видели этого мистера Кейка, который так любезно предоставил нам эти пять минут?

– Да, разумеется.

– Простая и верная душа, хотя и работает здесь не первый год, – произнес Литвинов, пытаясь обнаружить взглядом человека с сиянии сединами, который, видимо, на минутку вышел в коридор.

– Между прочим, он относится к нам не без симпатий, и я ему верю. Ему ведь незачем хитрить. – Литвинов посмотрел на распахнутое окно. – У меня такое впечатление, что еще на этой неделе мы с вами встретимся под чистым небом.

Тейлор пригласил Петра к себе.

Хочешь не хочешь, а продолжишь спор с Репниным: для Петра британская столица сейчас именно остров необитаемый. Для Петра – не для Тейлора. За Тейлором – ревнивое участие родного города, сонм друзей и советчиков, многоопытный Форейн-Оффис. За Белодедом только он сам, Белодед. Нет, здесь девятнадцатый век ни при чем! И многомесячные поездки на перекладных, и длинные российские дороги, и полосатые столбы упомянуты не к месту! Все может обернуться так круто, что ты окажешься один. Короче, в посольстве пожар и судьба большого дела, которое тебе доверено, как собственная судьба, в твоей власти.

В семь вечера Петр был на Бейсуотер. Подъезд трехэтажного каменного дома, чем-то напоминающего гостиницу. На звонок вышел Тейлор.

– Простите, что я не при галстуке – работал… – как это по-русски? – до седьмого пота! – молодой дипломат одет с изысканной простотой. Небрежность его домашнего костюма рассчитана. – Подписал гору бумаг и могу съесть вола!

Тейлор не рисуется: ему действительно кажется, что он много работал и имеет право быть довольным собой. На взгляд Петра, гордость Тейлора наивна: вряд ли ему ведом смысл слов, которые он произносит, – «до седьмого пота».

Они идут по дому. На улице полдень с облачным небом, а тут сумерки. В гостиной портрет человека в жабо – наверно, далекий предок. По лицу разлился румянец, в то время как губы посинели. Румянец бело-розовый, стариковский, от холодной спальни, в которой, по английскому обычаю, должно быть, спал предок. Впрочем, синие губы тоже от холодной спальни. Если бы можно было заглянуть чуть-чуть вперед, то нетрудно установить: синие губы предрекли почтенному предку кончину – предок умер в своей спальне, окоченев, – английская смерть для знатных и, пожалуй, незнатных. А сейчас предок задумался, смежив набухшие веки и сжав губы. Где-то волнистое жабо слилось с волнистой кожей лица – из жабо торчат только глаза, выражающие и норов и упорство, да старушечий рот, исполненный неутоленной гордости и презрения, на века и века вперед – презрения. Сколько поколений Тейлоров обречены ходить под взглядом этих глаз и нести на себе это презрение?

– Не нашли ли вы хорошего покупателя пеньки? – спросил Петр. Он решил заплатить Тейлору за его остроты сторицей.

– Нет, я хочу говорить о пеньке в той мере, в какой она относится к дипломатии, – парировал Тейлор.

– Но предметом нашего разговора будет пенька, мистер Тейлор, – настаивал Петр.

– Дипломатия, мистер Белодед.

Два часа пополудни слишком поздно для ленча, впрочем, в Лондоне час ленча у каждого свой: у докеров в двенадцать, у клерков Сити в двенадцать тридцать, у деловых людей – между часом и двумя. Что же касается Тейлора, то он лишен предрассудков и по необходимости может сесть за стол в одно время с докерами, клерками или деловыми людьми.

Человек с красным затылком, накрывавший на стол, художник: сочетание добрых кусков мяса, зажаренных на сильном огне, со свежеподжаренным хлебом и искристой грудой зеленого салата хорошо и по краскам.

Тейлор приглашает гостя к столу – он накрыт в комнате рядом.

– Мистер Белодед, как вы знаете, я вчера был у господина Литвинова. Я подробно изложил ему предложения об обмене и просил дать телеграмму в Москву. – Речь Тейлора текла довольно гладко; самые гладкие речи мистера Тейлора, как успел уже убедиться Петр, были самыми важными, он возлагал на них известные надежды и репетировал. – Он сказал, что из тюрьмы ему депеши посылать трудно, – все той же безупречной скороговоркой произнес Тейлор. – Не думаете ли вы, что для вас это было бы удобнее, господин Белодед?

Вопрос поставлен точно: Литвинов должен оставаться в тюрьме, а ты пошлешь телеграмму. Главные линии замысла англичан прочерчивались все четче. Англичане были достаточно осведомлены, насколько серьезна ответственность их агента за события в России, и спешили с его освобождением. Разумеется, они действовали через своих представителей в Москве, но этого им казалось мало. Они хотели, чтобы в этом участвовал Литвинов – его депеша в Москву могла бы решить все. Участвовал, оставаясь в Брикстон-призн. Литвинов дал понять им, что обязательной предпосылкой должно быть его освобождение. Но, быть может, депешу пошлет Белодед? Вопрос поставлен точно и требует ответа.