– Германия? – спросил Петр.

– Все сразу! – произнесла она, не полнимая глаз на Петра, ей было больно на него смотреть в эту минуту. – Он кинулся за Егоркой в Стокгольм, но тут же повернул обратно. Разве это на него не похоже? – произнесла она после минутной паузы – ей надо было совладать с тем, что она только что в Петре заметила. – Нет, это он, он!.. – точно в ознобе она повела плечами, ссутулилась. – Я еще не знаю, что произошло, не подпустила себя к этому, но знаю, что кончилось в жизни что-то большое…

А он слушал ее и думал: «Кончилось или началось? Нет, он не рад смерти Патрокла. Не рад… А это не лицемерие? Пусть бы он жил, жил и единоборствовал? Видно, непросто разобраться в этом – умер человек, который тебе враг, а другу твоему близок. Но в этом ли смысл того, что произошло: закончился смертельный тур. Он начался прошлой осенью, этот тур, и завершился только что. Год! Один год – от осени до осени, по кругу. Он замкнулся, этот круг. И все, что легло в пределах этого кольца, было отмечено борьбой насмерть. И январь, и март, и июль, и август, и, как теперь, ноябрь! Вон какие костры поднялись к небу, костры что вехи нелегкого пути. Наверно, немалое мужество нужно, чтобы пройти по этому пути, – храбрость жизни…»

Ночью, облачной и лунной, Петр пришел в Кремль. Он подошел к Малому дворцу, по привычке взглянул на окна в третьем этаже. Вспыхнул и погас свет, точно человек появился в комнате и тотчас ее покинул. Петр замедлил шаг. Хлопнула дверь, и тень легла на плоский камень. Петр смотрел человеку вслед, то ли ветер был встречным, то ли дорога стала круче, человек шел небыстро, заметно приподняв больное плечо, но в шаге его было упорство. Вот он вышел на открытую тропу и возник с неожиданной ясностью, вопреки расстоянию. Человек шел…

Москва, 1958 – 1966