Газдрубал, несмотря на обширную лысину вполголовы, еще вполне верил в себя и выразил готовность к состязанью. Но Публий погрустнел, вспомнив о Виоле, которая, выстрелив в него из-под пушистых ресниц прекрасными глазами, обломила в его сердце язвящий наконечник любовной стрелы, и отказался от предложенного развлечения. Он объяснил это тем, что помолвлен в Риме с дочерью погибшего сенатора Эмилия Павла, и римские нравы, а более всего — любовь, не позволяют ему прикасаться к другим женщинам.

Газдрубалу этот ход Сципиона показался хитростью, и он скривил неэстетичную гримасу. А Сифакс сначала пришел в замешательство, нахмурился, потом вдруг просиял и начал восторгаться добродетельностью молодого человека, умеющего подчинять воле природные потребности.

С двумя девицами, которым дозволялись только самые невинные ласки, дабы не унижать величие царя, Сифакс расположился напротив Сципиона и продолжил с ним разговор, почти не отвлекаясь при этом на наложниц, лишь руки его, когда он слушал гостя, медленно, будто задумчиво, скользили по юным телам, обследуя их рельеф и проверяя упругость. Газдрубал несколько раз безуспешно пытался встрять в эту беседу, но, видя, что царь совсем забыл о нем, поглощенный обществом римлянина, отошел поодаль и с тоски отдался самой длинной и томной танцовщице. Римляне хотели отказаться от «постельной борьбы» вслед за своим предводителем, но Публий приказал им сражаться. Он не желал, чтобы это мероприятие, столь успешно убивающее время и силы окружающих, было сорвано. Лелий и Кавдин подчинились и без воодушевления, смущаясь присутствующей аудиторией, проследовали навстречу туземкам, как сделали это ранее царские придворные и свита Газдрубала. Так пирующие дожидались появления Гелиоса. Поскольку вожди личным примером не вдохновили подданных, схватка проходила вяло, поле боя не оглашалось шумом битвы, и казалось, будто полумрак зала затушевал не только облик участников последнего действия пира, но и растворил их звуки.

Скоро на помощь страждущим пришел утренний свет. Газдрубал стал собираться в дорогу. Рабы разбудили и привели его солдат. Вышли на площадь перед дворцом и римские легионеры. Карфагенянин сделал необходимые распоряжения и стал прощаться с нумидийцами. Потом он подошел к Сципиону и негромко сказал:

— Я действительно восхищаюсь тобой, Корнелий, Ты победил меня и победил по праву. Может быть, твой успех объясняется тем, что на борьбу ты шел сознательно, заранее готовясь к ней, и застал меня врасплох. Но как бы то ни было, мне сегодня нечего делать в этом городе, и я ухожу. Но скажи, Сципион, сам ты веришь в то, что говорил?

— Я не стал бы утверждать того, в чем сомневаюсь, — ответил Публий и, улыбнувшись, добавил, — но я говорю всегда меньше, чем знаю.

Газдрубал некоторое время молча сверлил римлянина взором, досадуя, что снова не смог добраться до глубин существа своего соперника, хотел сказать нечто острое, но ничего не придумал, попрощался и сделал несколько шагов вниз по ступенькам крыльца, затем приостановился и, обернувшись, произнес:

— Но все же, Корнелий, если бы в Испании, у самого пролива не стояли твои легионы, никакое красноречие тебя бы не спасло.

— За полководцем всегда должны стоять войска, — ответил Сципион и уже вдогонку удаляющемуся Газдрубалу крикнул:

— До скорого свидания!

Когда пунийцы скрылись из виду за поворотом улицы, Публий спустился к солдатам, поинтересовался тем, как они провели ночь, ободрил их и сказал, чтобы привыкали к Африке. Затем он отправился в покои дворца, где ему указали ложе. Теперь можно было и отдыхать.

Оказавшись в мягкой постели, Публий уткнулся в подушки и долго сотрясался от нервной дрожи. Сейчас, когда он остался наедине с собою и снял доспехи воли, то почувствовал себя совсем больным от перенапряженья ночи. Он не находил сил даже для того, чтобы заснуть, и жестоко мял прозрачные покрывала. Наконец сон неспешной поступью сошел к нему и два часа держал его в своих благодатных объятиях. Далее спать просто не было возможности из-за духоты. Публий умылся и, несмотря на краткость отдыха, почувствовал себя полным сил. От ночных событий у него осталось возбужденье битвы и упоение победой, в момент излечившие его от всех потрясений. Он вышел на воздух, который оказался столь горяч, что с непривычки им можно было задохнуться. Пришлось возвратиться в отведенные ему покои.

Царь, как ему сообщили, еще изволил почивать. Лелий и Кавдин, ввиду отсутствия царского достоинства, не могли почивать, а потому просто спали. Публий вынужден был грустить в бездействии.

Во второй половине дня, когда зной несколько ослаб, Сифакс, по-прежнему расположенный к Сципиону, возил гостя в колеснице, показывая ему город, и рассказывал о своей стране.

Проезжая по «слепым» улицам без окон, веранд и антресолей, Публий с любопытством смотрел вокруг, изучая особенности местной архитектуры и нравы населения. После экскурсии по городу они посетили живописные окрестности и познакомились с сельским бытом. В пригородной зоне африканцы в основном занимались земледелием и на плодородных равнинах получали два урожая в год, однако в удалении от столицы нумидийцы, по словам Сифакса, в силу давней традиции вели кочевой образ жизни, за что и получили свое наименование. Как о достопримечательностях страны гостю поведали о светящихся камнях, асфальтовом источнике и медовом лотосе, используемом для приготовления вина. Затем Сифакс похвастался перед римлянами коллекцией лошадей, продемонстрировав несколько сотен скакунов, собранных со всего света, а вечером устроил для гостей нечто вроде циркового представления с состязанием всадников и колесниц. При этом лихие нумидийцы не только соревновались в скорости, но и показывали множество всяких конных трюков с применением оружия.

Следующий день был посвящен делам. Сципион вместе со своими легатами встретился с царем и его министрами с целью разработки положений договора, определяющего союз между Римом и Нумидией. При этом было уделено внимание стратегии совместных действий в Африке в последний период войны, когда Сципион, уже как консул, прибудет сюда с войском. Закончив переговоры, Публий, опасаясь непостоянства варваров, внезапно для царя объявил, что тотчас, несмотря на непогоду и надвигающуюся ночь, отправится в Испанию. Просьба Сифакса погостить еще несколько дней была вежливо, но твердо отклонена.

Прощаясь, царь сказал, что Сципион вдохновенным рассказом о своей Родине зажег в нем мечту собственными глазами увидеть Рим. В ответ Публий пообещал ему устроить визит в Италию и отблагодарить за гостеприимство.

Сифакс проявил такую привязанность к римлянину, что, распростившись во дворце, все же последовал за ним в гавань. Окруженный пестрой свитой, он гарцевал на великолепном коне. Публий и его друзья при этом также ехали верхом на отличных африканских скакунах, подаренных им Сифаксом. На пирсе сцена расставания вышла еще более трогательной. Эмоциональный царь едва не прослезился от переполнявших его добрых чувств.

Когда квинкверемы вышли из гавани, обогнули выдающийся в море мыс и стали удаляться от африканского берега, Публий почувствовал усталость, которая теперь разом навалилась на него всей тяжестью, мстя за чрезмерное напряжение последних дней. Он словно во сне видел бледнеющую с каждым часом ленту земли, и расслабленное воображение, извлекая из памяти обрывки образов и эмоций, рисовало ему фантастические видения, наполненные зубастыми, змеехвостыми химерами, минотаврами, циклопами и другими чудовищами, беснующимися вокруг него в кошмарном хороводе. «Так вот как сочиняются мифы», — с иронией сам себе сказал Сципион, надеясь взбодриться шуткой. Однако, при всей утомленности, его состояние не нуждалось в искусственной стимуляции, поскольку содержало в себе удовлетворенность, являющуюся основой для возвышения духа. Им много растрачено, но получено гораздо больше. Он выполнил свою задачу, добыл Риму сильного союзника, причем у самого логова врага, он победил. Но не только в успехе причина нынешнего чувства спокойного ровного счастья. Победа — необходимое, но не единственное его условие. Важно было то, что эти дни он жил полной жизнью на пределе своих сил, и теперь, когда минуло напряженье, душа тихо ликовала, подобно тому, как сладко ноют мышцы после здорового физического труда.