Тит Отацилий после такого выступления своего родственника принялся кричать, что Фабий радеет лишь о себе и имеет только одну цель — снова добиться высшей должности для себя лично. В ответ Максим как консул послал к нему ликторов, и те показали крикуну топоры, торчащие из связок с розгами, ибо все это происходило на Марсовом поле за пределами померия, то есть там, где консул имел полную власть над жизнью и смертью гражданина. После этого Отацилий сбавил тон и лишь глухо ворчал себе под нос.
Выборы начали заново, и все центурии высказались за Фабия Максима и Клавдия Марцелла. Давно уже государство не имело консулами одновременно столь выдающихся полководцев. Народ называл Фабия своим щитом, так как его главным достоинством была надежность, а горячего, неукротимого Марцелла — мечом государства.
Большинство людей было радо такому исходу выборов, но находились и другие, которые шептались о нескромности и властолюбии Фабия. Однако тот не обращал на это внимания, он знал, что нужен Отечеству именно в качестве консула и полководца, и этого было достаточно. Голос Республики, призывающий его на помощь, заглушал ропот вечно всем недовольных обывателей.
Сенат постановил набрать шесть новых легионов. После реализации этого плана римские силы составили восемнадцать легионов, не считая испанских. Консулы получили по два, так как новая стратегия не допускала образования больших армий. По два легиона расположилось в Галлии, Сардинии и Сицилии. Два легиона из рабов-добровольцев находилось под Луцерией, столько же дали претору Квинту Фабию для борьбы в Апулии. Один легион стоял по-прежнему в Пицене, а Марк Валерий с тремя — дежурил в Брундизии, готовый вступить в борьбу с Филиппом. Флот в Адриатическом море находился в распоряжении Марка Валерия, сицилийской эскадрой руководил Тит Отацилий. Флот был снаряжен на частные средства граждан в соответствии с указом консулов.
Война в Италии в этот год по характеру не отличалась от той, что велась прошлым летом. Войско пунийцев, сделавшееся рыхлым после капуанской роскоши и разврата, потеряло способность переносить длительные трудности, да и римляне теперь были не такими, как в начале войны, их возможности казались безграничными: чем более их били, тем сильнее они становились.
Ганнибал брался то за одно дело, то за другое. Ничто ему не казалось достойным усилий многих месяцев, а действуя с налету, он ничего не мог добиться, так как римляне проявляли бдительность, их войска выступали согласованно и подстраховывали друг друга. Пуниец подступил к Путеолам и слегка поштурмовал городские укрепления. Убедившись в их достаточной защищенности, он направился к Ноле и вновь был отброшен Марцеллом. Тогда Ганнибал двинулся к Таренту, надеясь, что с его приближением город раскроет ворота, как ему обещали тарентийские посланцы. Однако легат Валерия Марк Ливий опередил Пунийца и укрепился в городе. Ганнибал впустую растратил остаток теплого времени года и, отойдя в Апулию, стал готовиться к зиме.
Тем временем консулы совместными усилиями овладели Казилином. После этого Фабий Максим возвратил Риму несколько самнитских городов. Захватил небольшой город и его сын. Самый большой успех в кампании этого года выпал Семпронию Гракху. Он сразился с двадцатитысячным войском пунийского легата Ганнона, сформированным в основном из бруттийцев и луканцев. Незадолго перед тем Семпроний добился от сената позволения самостоятельно решать вопрос об освобождении своих солдат, считавшихся до сих пор рабами. Накануне сражения он объявил им об этом и сказал, что те из них, которые вернутся с поля боя с головою поверженного врага, получат свободу. Воодушевленные добровольцы яростно бросились в битву. Казалось, что никто не устоит перед ними, однако вслед за удачным первым натиском сражение выровнялось, и в течение четырех часов карфагенские силы успешно сдерживали римлян. Гракх долго не мог угадать причину такой загвоздки, но потом прибежавшие с передовых позиций военные трибуны объяснили, в чем дело. Оказалось, что рабы, лихо начав битву, теперь забыли о ней и рыскали по полю в поисках трупов, увидев же таковые, кромсали их, отрезая головы, которые затем бережно носили с собою, не помышляя более ни о чем другом, кроме как о сохранении этой чудовищной добычи. Тогда полководец объявил, что свободу получат все, если пунийцы будут разбиты, и никто — в противном случае. Тут солдаты побросали отягощавшие их головы и, дружно ударив на врага, опрокинули его. В лагерь победители вернулись уже гражданами и, надев красные колпаки — символы освобождения от рабства, пировали несколько дней.
В Сиракузах после гибели Гиеронима началась кровавая борьба за власть, политические убийства следовали одно за другим, поразивший своего соперника сегодня, завтра сам попадал под кинжал, и все это происходило под флагом борьбы за свободу. Опьяненная кровью толпа потребовала смерти всех родственников почившего Гиерона. В свободолюбивом порыве зарезали обеих дочерей царя, а затем растерзали внучек — невинных девушек, едва ступивших на порог сознательной жизни. После этого противоположная группировка столь «славное» деяние объявила совсем не славным, и мгновенно прозревший плебс теперь уже грозил разорвать в клочья подстрекателей, за которыми рьяно следовал еще вчера.
Ввиду столь опасного поворота событий в Сицилию был отправлен консул Марцелл. Претор Корнелий Лентул болел и руководил провинцией до прибытия консула пропретор Аппий Клавдий.
Пока в Сиракузах бушевала междоусобица, пунийский и римский флоты стояли в ожидании на подступах к городу, готовые броситься на добычу.
Наконец ситуация в величайшем сицилийском городе определилась: верх взяла проримская группировка, а сторонники карфагенян, которыми руководили посланники Ганнибала Гиппократ и Эпикид, под благовидным предлогом удалились в Леонтины. Этот город отпал и от Сиракуз, и от Рима. Марцелл первым делом подступил к Леонтинам и, действуя совместно с Аппием Клавдием, с ходу овладел взбунтовавшимся городом. Гиппократ и Эпикид с кучкой единомышленников бежали из крепости. Они направились навстречу войску сиракузян, идущему на соединение с римлянами. Вперед ими был выслан гонец, который так расписал солдатам ужасы римского вторжения в Леонтины, что поколебал их верность союзу с италийцами. Другой гонец Ганнибаловых лазутчиков подложным письмом вызвал недоверие сиракузян к своим вождям. В результате в войске поднялся мятеж, и законные военачальники были изгнаны из лагеря.
Воодушевленные успехом своего обмана, пунийские посланцы решили повторить хитрость и отправили гонца с донесением об участи леонтинцев в Сиракузы. От этой вести страх охватил городскую толпу и, когда Гиппократ и Эпикид подошли к стенам Сиракуз, народ, вопреки приказу магистратов, взломал все шесть ворот и впустил их в город, уповая на них как на защитников от Марцелла. Избиение сторонников Рима продолжалось до наступления темноты. На следующий день народ избрал вождями Гиппократа и Эпикида, а затем долго и бурно праздновал свое освобождение от ига римлян и переход в рабство к карфагенянам.
Между тем римляне подступили к Сиракузам и без промедления разбили лагерь у стен города. Послов от Аппия Клавдия сиракузяне едва не убили, те спаслись только благодаря своему проворству. Но римляне из уважения к прошлым заслугам Сиракуз отправили другую делегацию, которой, несмотря на все усилия, удалось встретиться только с Эпикидом. Однако говорить с таким магистратом было все равно, что с Ганнибалом: римляне напрасно взывали к соблюдению договоров и норм международного права, это было равносильно тому, как если бы они убеждали самого Ганнибала передать Сиракузы Риму.
Испытав все мирные средства, Марцелл начал осаду. Римляне являлись мастерами этого дела, но здесь им довелось столкнуться с самой изощренной защитой, не имевшей равной в истории. Сиракузяне построили множество машин для метания снарядов и для борьбы с осадными средствами противника. Разрабатывал эти машины и руководил их постройкой величайший ученый того времени, далеко известный за пределами своего города и Сицилии, Архимед.
