Наконец Публий встретился со вторым легионом, основной силой, на которой строился его расчет. Манипулы стояли под знаменами и твердо держали строй. Увидев Сципиона с конницей, легионеры взбодрились, поверили в реальность обещанного им накануне тактического приема и дружно ударили на врага, стремясь пробиться к ставке Ганнибала и обезглавить пунийское войско. Атака имела некоторый успех, но Магон вернул в дело отдохнувших галлов, и римляне увязли в бесчисленных рядах варваров.
Публий, стараясь сохранять спокойствие, тщательно осмотрелся вокруг. Везде, где доставал взор, правила пиршество Смерть. Африканцы уже изнемогали от непосильного труда — избиения мечущихся в панике новобранцев. Глядя на рыхлую песчаную равнину, политую кровью и засеянную трупами, можно было подумать, что единственным ее урожаем навсегда останутся кости, черепа и красная трава. Могли ли дикие звери пожирать друг друга столь ненасытно в таком количестве? Если бы эти люди в другое время со стороны увидели нынешних себя, они прокляли бы свои глаза.
Публий покачнулся, взор его замутился, голова закружилась. Однако он нашел новые силы в ненависти к врагу и напомнил себе клятву — по заслугам рассчитаться с Ганнибалом, заставить однажды и его смотреть на поле боя глазами Эмилия Павла, Фламиния, Семпрония и Публия Сципиона отца.
Беглого взгляда вокруг было достаточно, чтобы отвергнуть любую надежду на победу. Вопрос мог стоять только о том, погибнет ли все войско или какая-то часть сохранится. Самое большее, что Сципион мог сделать, это спасти несколько тысяч воинов для государства.
Он развернул свои силы в направлении лагеря, пехоту поставил клином в центре, конницей прикрыл фланги и тыл и бросил этот отряд в прорыв. По пути к ним примыкали группы беглецов.
Публий несколько раз едва не упал на всем скаку, так как конь постоянно сбивался с ритма, стараясь не наступать на поверженных людей. Пятьсот лет росло и крепло Римское государство, чтобы на этой невзрачной апулийской равнине у небольшой речки Ауфид, возле крошечного поселка Канны за несколько часов рассыпаться прахом под оскверняющим сапогом африканского завоевателя. Борясь с опасностью лишиться рассудка, Сципион, как заклинание, твердил сквозь зубы угрозы Ганнибалу.
К этому времени пунийцам надоело побеждать, и теперь они все больше увлекались плодами победы, грабя мертвецов. Десятитысячное войско Сципиона и Аппия Клавдия, сжатое в мощный кулак, успешно отбивало атаки охладевшего к битве противника и довольно легко пронизывало захваченное врагом пространство, приближаясь к реке. Римляне удачно сочетали конные и пешие силы. Легионы, сплотившись чуть ли не в виде «черепахи», проламывали любой строй врага, а конница отражала нападения с флангов и тыла и не позволяла расстроить ряды своей пехоты.
Ганнибал послал против этого отряда Газдрубала с испанскими всадниками и Магона с африканцами. Но Сципион, резко изменив маршрут, устремился навстречу Газдрубалу и обратил в бегство конницу, прежде чем подоспела пехота. Магон же без конной поддержки тоже недолго противостоял римлянам. После преодоления этой преграды путь к переправе через реку был открыт. Военный трибун Публиций Бибул предложил бежать в малый лагерь, находившийся сейчас совсем рядом. Публий категорически этому воспротивился и повел воинов на правый берег к основному лагерю. Однако группа солдат, устав от трудов и не желая более рисковать, отделилась, чтобы укрыться за ближайшими укреплениями.
Перейдя через реку, воины Сципиона вскоре оказались за валом. Здесь они с удивлением обнаружили, что почти никто, кроме них, не спасся. Ничего не было слышно и о Теренции. Поняв, что все войско уничтожено, солдаты пали духом.
Приближался вечер, и Сципион велел всем быть готовыми во вторую стражу выступить к Канузию — ближайшему из городов, свободных от пунийцев. Сейчас, когда катастрофа, наконец, совершилась, разум его прояснился, он почувствовал облегчение, как больной, у которого отрезали зараженные органы, после чего, несмотря на потерю крови и боль, самое страшное все же осталось позади, и наступил период тяжелого, медленного выздоровления.
Первым делом военные трибуны, посовещавшись, отправили центуриона Авфидия с десятком легионеров в малый лагерь. Пользуясь сгустившимся мраком, Авфидий проскользнул между нумидийскими постами и передал соратникам, которых по ту сторону реки оказалось почти семь тысяч, предложение своих начальников немедленно пробиться сквозь неприятельские заслоны и присоединиться к основным силам.
Однако люди, измученные неблагодарными трудами дня и удрученные сознанием гибели всего войска и, как они думали, обоих консулов, пали духом столь же сильно, как незадолго до этого непомерно возносились мечтами, слушая Варрона. Многие предпочитали тихую смерть или даже рабство, лишь бы их оставили в покое. Некоторые кричали, чтобы желающие объединения сами пересекли охраняемую врагом территорию и явились сюда к ним, подозревая друзей Сципиона в трусости, в намерении самим отсидеться за валом, а их подвергнуть опасности. В конце концов военный трибун Семпроний Тудитан, стыдя сограждан за нерешительность, собрал вокруг себя несколько сотен боеспособных воинов, с ними пробился сквозь нумидийские заставы и прибыл к Сципиону.
В большом лагере царил такой же упадок духа. Солдаты только сейчас осознали масштаб поражения, обреченность государства, а следовательно, и безнадежность своего положения. Они осмотрелись вокруг, ища выход недовольству, и, как обычно, обратили его на самое заметное из представшего взору, а таковыми являлись трибуны, спасшие их от резни. Раздались возгласы, что офицеры обманули легионеров, никакого поручения Теренций им не давал, а они устроили заговор, чтобы оружием солдат защитить свои жизни во время бегства. Дальше больше: возбуждаясь от собственных измышлений, толпа ощетинилась злобой и выкрикивала все новые обвинения. Мол, если бы трибуны не увели их с поля боя — заявляли наиболее распалившиеся — славный Теренций одержал бы с ними победу, тогда как теперь этот народный герой, наверное, кормит воронов и, конечно же, по вине патрицианской знати.
Аппий Клавдий, получивший по наследству от знаменитых предков неукротимое презрение к обывателям, взорвался бешенством от этих упреков.
«Да, ваш бестолковый консул ничего не поручал нам! — гневно воскликнул Клавдий Пульхр. — Но только потому, что не способен на это! Мы сами решили спасти ваши жизни Отечеству, но, видя, сколь они ничтожны, можем завтра же вернуть их Ганнибалу! И напрасно вы беспокоитесь за своего любимца. Варрона не клюют вороны. Проварронив армию, сам он, могу вас заверить, находится теперь далеко от места совершенного им преступления. Люди, которые больше всех кричат с трибуны, не бросаются на вражеские копья!»
Эти слова, вместо того чтобы поставить смутьянов на место, вызвали еще больший шум. Предпринял попытку восстановить спокойствие Публиций Бибул, но его освистали и вынудили замолчать. Тогда вперед вышел Сципион и спокойно дождался тишины. Солдаты уважали его как за проявленную им смелость в битвах, так и за доброе, без высокомерия, но и без панибратства, отношение к простым воинам, а еще более — за налет таинственности, приданный ему слухами о посещении храмов и общении с богами.
Ровным голосом Публий сказал: «Я не буду гадать о том, чего не знаю твердо, могу лишь сообщить, что Тит Квинкций, — назвал он погибшего трибуна, — привлекший меня к этому мероприятию, действовал, по его словам, от имени консула. Мне этого оказалось вполне достаточно, чтобы принять решение. Я не задумывался о том, какой именно консул распорядился создать на поле боя ударный отряд для захвата вражеского лагеря. Власть обоих консулов, избранных народом, для доброго гражданина в равной степени не подлежит обжалованию, по крайней мере, за пределами померия. К этому можно только добавить, что, если бы Теренций не питал уважения к Квинкцию, разве дал бы он ему в управление легион? Но все это дела прошлые, нам же следует подумать о предстоящем. Государство оказалось в сложном положении, но гораздо хуже ему пришлось после битвы при Аллии, когда враг в один день разбил войско и вступил в Город. Сейчас же Рим стоит во всеоружии своих стен и башен, и еще достаточно времени, чтобы подготовить метательные машины. Ему не хватает только защитников, потому нам надо поспешить в Город, на пути в который, наверное, уже находится и консул Теренций, а я слышал, будто он жив. Десять тысяч воинов за такими укреплениями, какими обладает Рим, стоят целой армии у его стен. Так не пора ли устремиться вперед на помощь консулу и Отечеству? Необходимо использовать эту ночь, пока пунийцы, объевшиеся успехом, отяжелевшие от трудов, лежат в своих палатках».
