Утром пехота кратчайшей дорогой направилась в Лилибей, а сам Публий с конницей еще раз посетил основные сицилийские города. На торжественных встречах, устраиваемых местными общинами, Сципион произносил довольно однообразные речи, в которых говорил о важности предстоящего похода и о выгодах, ожидающих сицилийцев в результате победы. Войну Рима с Карфагеном он представлял как противоборство цивилизованной Европы и дикой Африки, то есть как общее дело и римлян, и греков, а в заключение призывал всех напрячь физические и духовные силы для последнего, решающего акта этой справедливой и благородной по своим целям войны. Затем перед толпою торжественно проходили эскадроны Сципиона, придавая внушительность его словам, после чего сицилийцы «напрягали силы» и делали очередной взнос в казну проконсула. Как ни иссушали подобные парады впечатлительную душу Сципиона, он терпеливо с истинно римским упорством раз за разом повторял этот ритуал на всем пути следования и прибыл в пункт назначения с заметным подкреплением материальных ресурсов.
В Лилибее бурлило людское море, захлестывая улицы волнами эмоций. Окрестности были заняты войсками и забиты бесчисленными обозами. Сюда съехались многие римские нобили и почти вся сицилийская знать. На какое-то время этот город сделался столицей провинции, а возможно, и всего Средиземноморья. Здесь зрели события, которые вскоре потрясли мир.
Сразу по прибытии в Лилибей Сципион погряз в нагромождении всевозможных дел, хотя прежде казалось, будто все вопросы были решены еще в Сиракузах. Но он со стоической выдержкой переносил эту суету и кропотливо вникал в каждый нюанс, поскольку понимал, что сейчас закладывается фундамент всей кампании, и затраченный здесь труд даст результат в Африке.
Вскоре вернулся из Рима Марк Помпоний и привез добрые вести. Выслушав восторженные отзывы комиссии о деятельности Сципиона, сенат подавляющим большинством голосов дал согласие на поход против Карфагена. Кроме того, Помпоний добился для проконсула права использовать сицилийские войска по собственному усмотрению, что давало возможность привлекать каннские легионы. Пока Сципион снарядил только половину армии, остальную же часть предполагал набрать из этих не по собственной вине попавших в опалу подразделений. Теперь он мог приступить к делу.
Публий еще не встречался со своими давними соратниками, с которыми расстался в Канузии двенадцать лет назад, но от доверенных людей знал, что годы не остудили их воинственный пыл и, по-прежнему ненавидя врагов, а также страдая от обиды, они вдвойне жаждут битвы.
Имя Сципиона много значило для этих ветеранов, так как большую часть из них именно он спас от каннской резни, но они знали его девятнадцатилетним юношей. Теперь же Публий должен был предстать перед ними как полководец. Естественно, что солдаты с нетерпением ожидали его, готовя ему в новой роли одновременно и благожелательные, и скептические оценки. В подобных случаях очень многое зависит от первого впечатления при встрече. Исходя из этого соображения, Сципион решил не погнушаться еще одной театральной сценой.
Он отправил гонца в расположение легионов, чтобы загодя взбудоражить воинов вестью о встрече с полководцем, но лишь через несколько дней послал за ними легата, который привел их в город. На центральной площади состоялось пышное собрание граждан и войсковой знати, тут же присутствовало и несколько манипулов отборных солдат из числа тех счастливчиков, кому уже выпала честь попасть в армию Сципиона, а в созданной здесь эмоциональной атмосфере право участия в походе воспринималось именно как великая удача. В таком блестящем окружении ветераны каннской битвы, и прежде чувствовавшие себя изгоями, вовсе оробели. Между тем один за другим продолжали торжественно прибывать легаты, и в каждом из них солдаты предполагали увидеть Сципиона, но, убеждаясь всякий раз в ошибке, они ощущали разочарование, смешанное с облегчением. За годы изгнания приговоренные к бездействию легионеры многократно обращались к магистратам и полководцам с просьбой повести их в сражение, где можно было бы кровью смыть с себя позор, но всегда безуспешно. Теперь они также начали сомневаться относительно своего участия в африканской кампании и все более страшились суда Сципиона. Предполагая дать здесь оценку полководцу, они вдруг ясно осознали, что в первую очередь будут оценивать их самих.
Наконец, когда истомленные напряженным ожиданием солдаты совсем пали духом и уже не знали, как им относиться ко всему происходящему, рьяный конь внес на площадь военного трибуна, который сначала обругал ветеранов, а затем прокричал, что проконсул целый час дожидается их в лагере. Чувствуя себя виноватыми за чью-то ошибку, легионеры развернули колонну и понуро последовали за разгневанным посланцем полководца. Впрочем, вскоре они несколько приободрились: им было приятно, что Сципион встретит их не в помпезной обстановке парада, а у них дома, в лагере.
Полководец предстал перед ними как истинный император: восседая в курульном кресле на возвышении трибунала, облаченный в боевые доспехи, окруженный ликторами и легатами. В душах солдат раздался сладостный стон: двенадцать лет не доводилось им видеть подобного зрелища! Теперь же они вновь ощутили себя римскими воинами, а следовательно, гражданами и, значит, полноценными людьми.
Множество глаз жадно изучало Сципиона, но тот сделал вид, будто заметил солдат лишь тогда, когда они выстроились под знаменами своих манипулов. Тогда он сказал: «Наконец-то я вижу перед собою воинов», затем поднялся, подошел к краю площадки и обратился к строю с речью.
В поведении и словах Сципион четко выдерживал позу величавой внушительности, ни в чем не преступая должной меры, и благодаря этому производил на легионеров цельное впечатление, свободное от каких-либо подозрений в наигранности.
«Я приветствую вас, мои давние соратники, — сказал Сципион, — я ожидал этой встречи, мечтал о ней с момента нашего расставания, но время для нее настало только сейчас, ибо не в моем характере рассыпать впустую слова и сорить чувствами, а прежде я ничего реального для вас сделать не мог. Теперь же положение круто изменилось: я веду войско в Африку, чтобы, наконец, дать достойный ответ за «Канны». И кому же, как не вам, явить возмездие врагам! Итак, я добился от сената позволения включить вас в свою армию! Когда-то мне удалось спасти ваши тела, ныне же я пришел, чтобы возвратить вам души, погребенные под тяжким грузом пораженья! Все желающие сражаться вместе со мною могут сегодня же записаться у моего секретаря Гая Цицерея, но предупреждаю, что вам предстоит еще тщательная проверка».
После столь претенциозного напористого вступления Сципион сменил тон и в разговорной манере, простым языком поведал солдатам о своих делах в Испании, Сицилии и в сенате, постоянно подчеркивая, что все они объединены единой целью — наступлением на Карфаген. Потом Публий стал расспрашивать легионеров об их жизни на чужбине, терпеливо выслушивал многочисленные жалобы на несправедливое отношение к ним государства и нежелание таких полководцев, как Марцелл и Валерий Левин, вникать в их беды. Далее он напомнил им эпизоды давних сражений, где бился бок о бок с ними, назвал по именам многих присутствующих и восхвалил их подвиги. Спустившись с трибунала, Публий обошел солдатские ряды и непосредственно поприветствовал некоторых соратников, а престарелого примипила Авфидия и вовсе обнял, как брата. От этих сцен солдаты расчувствовались, на их глазах показались слезы, а в сердцах возродилось тепло, вытеснившее холод обиды.
Потолкавшись в толпе, Сципион возвратился к ликторам и легатам и закончил речь столь же торжественно, как и начал. Он рассказал о значении предстоящего похода, предполагаемых трудностях и грядущей славе, а соответственно — и о требованиях, которые налагает поставленная задача на участников экспедиции.
В ближайшие дни Сципион лично осмотрел каждого ветерана каннской битвы и из тех, которых признал годными, сформировал основу двух легионов, пополненных затем добровольцами и молодежью. В итоге у него оказалось вполне качественное тридцатитысячное войско, состоящее из римских граждан и италийских союзников. Этого, конечно, было маловато, но в целом он мог быть доволен своей деятельностью в Сицилии, особенно если учесть, что поход готовился почти без привлечения государственной казны.
