Первыми выступали послы Сагунта. Их старейшина напомнил о горестной судьбе своего Отечества и поведал о той помощи, которую оказали его согражданам римские наместники Испании, сначала старшие Сципионы, а потом и младший, как они разыскивали в освобожденных ими городах проданных туда в рабство сагунтийцев, выкупали их и возвращали на родину. Особенно красноречив был посланец союзников, рассказывая о благодеяниях нынешнего консула. Он утверждал, что Публий Сципион возродил их город из руин, городу вернул жителей, рассеянных пунийцами по всей стране, а жителям — их имущество. При этом Сципион, как дальновидный политик, проявил заботу не только о настоящем моменте в жизни Сагунта, но и о его дальнейшей судьбе, устроив должным образом взаимоотношения сагунтийцев с соседними народами, подкрепив дружественные им и нейтрализовав враждебные. В заключение посол высказал благодарность Сципиону и всему римскому народу за все то, о чем он только что столь пышно рассказывал.
Следом за сагунтийцами в подобном же духе произнесли речи представители других делегаций. Все они на разные голоса восхваляли Сципиона и государство, посылающее к союзникам таких выдающихся людей. Возблагодарив таким образом римлян, посланцы заявили о своем желании принести дары их верховному богу — Юпитеру Капитолийскому.
Сенаторы слушали пришельцев с удовольствием. Даже откровенные противники Сципиона, отдавая себе отчет в том, насколько эти речи выгодны их сопернику, все же испытывали гордость за своего гражданина, снискавшего такую любовь и уважение у чужеземцев. Сенат одобрил и утвердил все меры, предпринятые Сципионом в отношении союзников, и разрешил посланцам возложить дары в этом самом храме, где проходило заседание.
Публий, видя, сколько благожелательности к нему вплеснули в Курию испанцы, забыл о недавнем досадном эпизоде и наслаждался своим успехом, предвкушая победу на главном участке битвы, которая должна была открыть ему путь в Африку. Введенные им в бой резервы в лице союзников явно расстроили ряды фабианцев. Он собрался использовать подходящий момент и пойти в решительное наступление, но, едва только послы покинули зал, на скамьях началось подозрительное шевеление. Сенаторы склонялись друг к другу, перешептывались и передавали какие-то таблички. Некоторые, взглянув на воск, покрывающий дощечки, кривились и презрительно отворачивались, иные брезгливо усмехались, а третьи, кто помоложе, хихикали, хитро поглядывая на Сципиона. Публий смутился. Он сразу вспомнил об услышанных на форуме похабных стишках и подумал, что здесь тоже распространяется подобная порочащая его имя чушь. Возникло замешательство. Сципион теперь уже опасался выставлять на обсуждение главный для него вопрос и вознамерился предварительно прощупать настроение собравшихся. Он заговорил о проведении игр, обещанных им народу по возвращении из провинции. Начавшиеся прения по этому второстепенному пункту программы заседания походили на разведку боем. Разгорелась дискуссия. Выступающие уподобились греческому рабу Эзопу, и все их фразы имели двойное дно, тая в себе скрытый смысл. Сципион еще раз убедился в могуществе и подготовленности своих врагов и никак не мог поверить, что столько ума, хитрости и сил они тратят лишь с целью помешать ему добыть Отечеству победу.
Внезапно все стихли, словно испугавшись, что выдали себя излишним пылом. Возразить Сципиону по поводу игр было практически нечего. Он внес в эрарий несравненно больше средств, чем кто-либо из присутствующих, и ограничивать его в тратах, тем более, направленных в угоду плебсу, не представлялось возможным. Но все же противники консула ввели в формулировку сенатского постановления корректировку, лишенную смысла по существу, но придающую ему новую эмоциональную окраску. Было подчеркнуто, что для организации игр Сципион должен воспользоваться только теми деньгами, которые он сам принес в казну. Такая поправка создавала впечатление, будто сенат уступил консулу в каком-то чуть ли не частном деле, но при этом ограничил его своею властью во благо государства.
Такая мелочная страсть противоречить ему вызвала у Публия и смех, и слезы. Однако вскоре все его переживания оформились в единое чувство; встречая сопротивление по всякому поводу, он ожесточился и уже без оглядки ринулся в бой.
— Я вижу, отцы-сенаторы, что вы во всеоружии и с весьма бодрым расположением духа встречаете новый год, — заговорил он. — Потому оставим позади вопросы о союзниках, пирах и играх и обсудим насущные проблемы. Давайте решим: переходим мы в наступление против карфагенян или и дальше будем сидеть у своих стен, защищаясь только от имени Ганнибала, ибо ничего, кроме имени, у него уже не осталось, хотим ли мы закончить войну, хотим ли победить! Если — да, то развяжите консулам руки, дабы они могли наконец-то вынуть, меч из ножен!
Такой, довольно резкий призыв не понравился сенаторам старших рангов, а дружно поднявшийся ропот сторонников Фабия усугубил общее дурное отношение к поведению консула.
— Этот юноша, может быть, и опасен для карфагенян, — послышался из зала голос Валерия Флакка, — но для Рима он, бесспорно, опасен.
— Ему надо было родиться в эпоху царей! — раздалось восклицание с дальней скамьи. — То-то он развернулся бы!
— Это был бы достойный соперник Тарквинию! — отозвались с другого места.
— Отцы-сенаторы, — воззвал в отчаянии Сципион, — сегодня отравлен сам воздух собрания, но я верю, что есть здесь крепкие люди, у которых не кружится голова от зловония и сохраняется ясность ума. Давайте же говорить о деле!
Поднялся Квинт Фабий Максим Веррукоз Кунктатор, как принцепс сената, он должен был высказываться первым. Зал сразу стих, что лишний раз показало, кто является режиссером этого спектакля.
Фабий говорил долго, веско, хотя и простым языком, сохраняя при этом гордую осанку, уравновешенность и спокойствие, дабы на фоне этих, истинно сенаторских манер резче оттенить импульсивные порывы Сципиона. Максим начал с того, что как честный человек, превыше всего любящий Отечество, он не может поддержать мероприятие, сулящее один шанс на успех, против десяти, грозящих не просто неудачей, а, вероятно, полным крахом.
— Теперь, когда пожар войны затухает сам собою за недостатком пищи ему, — говорил он, — не стоит разводить новые костры. Карфагенское государство, как и наше собственное, устало от борьбы за дальние страны, но заставьте карфагенян биться за право на существование, поставьте под сомненье саму их жизнь, и вы увидите, как раскроются необозримые резервы могучего врага, и война вспыхнет с новой силой. Однако не скрою, предложение этого молодого человека весьма заманчиво. Вот только куда оно нас заманит? Сколько подобных обещаний одним махом закончить войну мы слышали прежде! Не менее красноречиво, чем теперь, нам предрекали полный и быстрый успех Гай Фламиний, Марк Минуций и Гай Теренций. Мы им поверили и в результате получили «Тразименское озеро» и «Канны», катастрофу же от затеи Минуция, как вы знаете, удалось предотвратить благодаря тому, что нашлись люди, решившиеся противостоять его неразумию. Во всех перечисленных случаях я выступал против таких, основанных на эмоциях, а не на трезвом расчете, намерений. Такова уж моя судьба, что советы других всегда выглядели привлекательнее, но мои оказывались полезнее. Другие срывали восторги толпы, а мне платила признательностью сама Родина. Вот и сейчас наш молодой, но необычайно мужественный и смелый консул, прославившийся среди варваров победами на краю земли, едва вернувшись в Италию, поучает нас, как вести войну с самым могущественным нашим врагом.
Далее Фабий будто невзначай произнес еще несколько уничижительных насмешек над Сципионом и затем обратил взор на самого себя. Он выразил предположение, что в связи с его возражениями ему, как обычно, поставят в вину медлительность и осторожность, а еще, как он уже слышал, его упрекают в зависти к представителю нового поколения. Отводя от себя первую часть обвинения, Максим ненавязчиво поведал о своих делах, оказавшихся столь благотворными для Республики, а вторая часть дала ему повод перечислить впечатляющий набор своих ординарных и экстраординарных должностей и титулов, а заодно — еще раз принизить Публия, продемонстрировав, как велика дистанция между юношей и великим патриархом, увенчанным славой пяти консульств, диктатурой и званием в народе спасителя Отечества.
