Некоторое время Публий отвечал на веселые шутки гостей по поводу его нового положения, сегодня уже почти не тяготясь многочисленным обществом. Потом в атрий вошла Эмилия, свежая и румяная, будто после здорового полноценного сна, и молодых, поздравив еще раз, начали осыпать подарками. Видя, как беззаботно улыбается его жена, с какой изящной непосредственностью она радуется незатейливым дарам, Публий и себя почувствовал счастливым. Когда родственники и друзья собрались в полном составе, хозяин дома пригласил их в триклиний на утреннюю трапезу. Сам же он, пока гости располагались на ложах, вышел за порог и, сколько мог, уделил внимание простому люду.

На пиру Сципион предстал перед публикой в привычном для нее свете и очаровал всех остроумием и весельем. Эмилия очень умело подхватила его тон и солировала в беседе попеременно с мужем. Увлекшись импровизированным спектаклем этого дуэта, гости восхищенно переводили взгляды с Эмилии на Публия и наоборот, теряясь в догадках, кто из них настоящий Сципион.

Однако к полудню бессонная ночь дала о себе знать, молодые утомились, и пирующие оставили их в желанном одиночестве. Но они не смогли уснуть: возбуждение превосходило усталость. Сидя на ложе, Эмилия лениво перебирала подарки и из-за опущенных ресниц поглядывала на мужа. Публий полулежал рядом и откровенно любовался Эмилией, чертам которой полумрак спальни придавал дух женской тайны, каковой не было в действительности. Временами ему даже казалось, что какая-то линия в облике его жены напоминала Виолу, и он вздрагивал. Эти женщины выражали противоположные типы красоты, но обе они в своем роде являлись совершенством, и в том было их сходство, их роднило сознание собственных достоинств, придающее осанке и движеньям особую стать. В эти мгновения Публий чувствовал душевную боль, но уже не такую острую, как накануне, теперь раны его затянулись, и воспоминания о прекрасной иберийке ударялись в его сердце глухо, словно копье через панцирь.

— Сегодня ты, похоже, обрел себя, мой милый Публий, — произнесла Эмилия, деля интонации между томностью и лукавством.

— Да, моя дорогая, ты сумела отвлечь меня от забот. Вчера же я больше думал о войне, чем о любви, — отозвался Публий, несколько озабоченный такой темой.

— Я видела это и очень терзалась за тебя. Но сегодня я спокойна… Если ты будешь сражаться с Ганнибалом так же яростно, как с женщинами, то он в ближайшее время прославится своими поражениями громче, чем в прошлом — победами.

— Весьма остроумно. Но почему же ты говоришь: «с женщинами», когда я всю жизнь верен тебе?

— Любопытный парадокс: вчера мне показалось, что ты со мною изменяешь мне же.

— Что за фантазии! — неуверенно воскликнул Публий и спрятал лицо в тень.

— Тебя не удивило, что я вела себя не совсем как девственница?

— Ты была обворожительна.

— Когда ты вошел ко мне, я поняла, что ты не видишь меня, и решила стать для тебя в эту ночь не невестой Эмилией, а просто женщиной. Наше дело — быть такими, какими нас желают мужчины.

— По-моему, наоборот, ты решила меня преобразить в того, кого хотела иметь перед собою, и с блеском этого достигла. Накануне мне действительно было не по себе. После «Канн» я дал слово не жениться до тех пор, пока не расправлюсь с захватчиком. Это было единственное обещание, которое я нарушил, однако меня оправдывает твое очарование… Мне было тягостно от мысли, что в то время, когда пунийский сапог давит италийскую землю, я предаюсь забавам…

— Да, Публий, я понимаю тебя и разделяю твои чувства. Теперь же все позади и забудем об этом. Иди ко мне.

Публий приподнялся, но следующие слова Эмилии заставили его замереть в неловкой позе.

— Многие заботы, мой дорогой, томили тебя, а вдобавок еще и воспоминания о прелестных испанках… — промолвила она или задумчиво, или выжидательно.

— О чем ты? Я же сказал, что был верен тебе с момента первой нашей встречи.

— В мире все взаимосвязано, и часто один человек передает привет через другого…

— По-моему, ты переувлеклась Пифагором.

— А ты… впрочем, я сказала, что все это осталось в прошлом. Ведь так?

— Надеюсь, твои сомнения бесследно растворились. Думаю, теперь уж все прекрасно. По крайней мере, у меня настроение самое безоблачное, как небо в Испании.

— Опять Испания!

— Каково! Ну и гордость! Не имея повода при такой красоте ревновать к женщинам, ты увидела соперницу в целой стране.

— Огромная провинция была в твоем распоряжении, и все девушки в ней, конечно, тоже… какая-нибудь могла приглянуться особо…

— Я римлянин, и дикарке не по силам очаровать меня. Все мои увлечения остались на уровне фантазии.

— И то немало. Смогу ли я проникнуть в твое воображение или останусь лишь в сознании… Однако достаточно об этом.

Наступила пауза. Публий с удивлением рассматривал свою жену. Желая разрядить сгустившуюся эмоциональную атмосферу, он сказал:

— Кстати, о Пифагоре, ты так поразила меня познанием наук, что я с нетерпением жду, когда твоя библиотека воссоединится с моей.

— Это ни к чему, милый Публий, — промолвила она с грустной усмешкой, — моя библиотека не предоставит тебе ничего нового.

— Почему же?

— Она включает только те свитки, какие уже есть у тебя, разве что оправлены они чуть изящнее, согласно женскому нраву.

— Как это?

— Ответь: если перед тобою стоит вражеское войско, ты ведь не ждешь, пока оно само начнет отступать, а смелой атакой вынуждаешь его к этому?

— Когда как.

— Но бездействовать нельзя перед лицом соперника?

— Безусловно.

— Так вот, и я не могла спокойно возлежать на покрывалах и ждать, пока ко мне сама собой придет твоя любовь.

— Но ведь я не враг и не соперник.

— Когда речь идет о любви, союзников надежных нет, враждебно все вокруг. Для женщины любовь — война, походка — поступь легионов, взгляд — стрела, таран — улыбка, засада — тонкое лукавство. Я не буду продолжать, тут можно долго говорить.

— Ну какова! Возвращаясь из провинции, не думал я, что главная война ждет меня в палатах собственного дома.

— Не так, мой милый, я сражалась за нас обоих. Моя победа — общая для нас.

— Вот так стратег! А что же, библиотека — твой сенат?

— С детства мечтая о твоей любви, я жадно впивала каждое слово о тебе. И потому уже давно неплохо представляла характер твоих интересов и увлечений. Зная, чего ты достиг в познаниях греческих искусств, я решила изучить все то же, что и ты. Через своего слугу я пыталась договориться с твоими рабами, но, увы, у Сципионов даже слуги неподкупны. Тогда мне пришлось действовать иначе. Я приобрела красивую гречанку из Кротона, сведущую в науках на уровне гетеры и весьма удалую в любовном искусстве. Она сумела понравиться твоему рабу, позволь мне не называть имени, и выманить у него секрет. Правда, он и тогда не согласился передать мне на требуемое время твои книги, но его подружка, утомив любовными ласками верного стража таблина, проникала в библиотеку и выписывала названия книг. Таким образом я постепенно повторила у себя твое собрание людской премудрости. Должна признаться, мне на ум не приходило изучить нечто сверх заданной программы, хотя это было бы полезно для тех же самых целей. Науки сами по себе меня ничуть не занимали. В подобных делах женщина, если она истинная женщина, может достичь успеха только тогда, когда они способствуют любви.

— Однако в этом ты преуспела… как и прошлой ночью…

Они помолчали. Сципион тяжело переваривал услышанное, но наконец решил, что именно в подобном духе и должна была действовать настоящая римлянка. Затем он сказал:

— Но теперь, когда цель достигнута, тебе, наверное, скучно говорить о греках?

— Ничуть. Во-первых, такая цель, как моя, всегда сияет впереди, ее невозможно поймать и запереть в сундук, а во-вторых, когда я говорю с тобою, мой ум становится продолжением твоего, и наши интересы сплетаются.

— Ну и ну. Я думал, что в твоем лице нашел сокровище, а оказалось — приобрел вторую жизнь.