На ступенях дворца стоял сам Перисад, блистая диадемой. Он сутулился, словно плохо видел, и издали казался пожилым человеком.

Рядом с Бритагором шел Саклей. Первый поглядывал искоса на старого боспорянина, не по возрасту подвижного и щеголеватого. На Саклее все было новое, яркое, сверкали застежки. Из-под гиматия выглядывали ножны меча, украшенные золотой фольгой и самоцветами.

– Перисад не так прост, как мы думали, – тихо сказал Бритагор на ухо Диофанту, – он встречает нас, как дорогих и знатных гостей, но ведет себя как и подобает царю!..

Раздалось торжественное пение гимна. Перисад приветственно поднял руку. Диофант и его свитские склонили головы в знак почтительности и уважения к монарху. Они не начинали говорить первыми. Хотя, находясь на корабле, представляли свой приезд куда проще. Они полагали, что весь Пантикапей покорно склонится перед ними, а они будут гордо шагать, как победители скифов и как представители великого государя понтийского. Но Боспор не являлся покоренной державой, и все унизительные обычаи и обряды, навязываемые побежденным, не нашли здесь своего выражения. Бритагор намотал это на ус, но решил, что он еще найдет случай отыграться.

В приемном зале Диофант рассказал Перисаду о поражении скифов и о том, как сам Палак присягнул в верности Митридату, покинул Неаполь и удалился с позором в степи северной Тавриды.

– Херсонес и Боспор могут мирно жить под небом Скифии, осененные тенью понтийского меча! – напыщенно заключил полководец, не скрывая своего самодовольства. – Теперь по повелению великого Митридата я с флотом покину берега ваши и возвращусь в Синопу. Больше не с кем здесь воевать войску царя сильного. Мир Тавриде!

Сказав это, понтиец гордо повел вокруг своими выпуклыми черными глазами. Его мясистые красные губы надменно скривились. Он словно хотел сказать всем боспорским сановникам: «Живите и наслаждайтесь, это я дал вам мир и покой. Без моей победы вы погибли бы».

Перисад быстро вскинул глаза на полководца. После небольшой паузы он, к величайшему изумлению понтийцев, нервно расхохотался, скаля почерневшие зубы и морща хрящеватый нос. Его худые сутулые плечи при этом неестественно подергивались, а длинные сухие пальцы судорожно мяли складки дорогого виссона, выдавая его внутреннее возбуждение.

– Добро! – почти вскричал он, кипя раздражением. – Да восславят вас боги за ваши усилия! Только отогнать кочевников в степь – не значит усмирить их. А клятвы варвара – всего лишь ржание степной пощади. Не больше, воевода, не больше. Ты хочешь успокоить меня, а я скажу тебе: ты переоценил свою победу над Палаком. Ты мало знаешь Скифию и скифов. Иначе ты говорил бы не о конце войны, а об ее начале.

Эта неожиданная и резкая тирада оглушила Диофанта не меньше, чем скромная встреча в гавани. Он с растерянностью поглядел на Бритагора, тот молчал. Перисад был неглуп и знал, как ему держаться с полководцем, в которой видел не благодетеля, но лишь исполнителя воли Митридата. Ограниченность и солдатское самодовольство Диофанта были для него очевидны.

Однако, стараясь сбить спесь понтийского воеводы, Перисад понимал и другое. Диофант и стоящий за ним Митридат являлись единственной силой, способной помочь ему. Приходилось стискивать зубы, сдерживать гнев и досаду, преодолевать стыд и обиду за то, что ему, царю всемирно известной северопонтийской державы, приходится ждать милости от заморских покровителей и выслушивать хвастливые речи спесивых военачальников. Тогда как его предки не ломали шапки ни перед кем. Но времена изменчивы.

– Поэтому, – уже мягче и тише продолжал царь, болезненно морщась, – я прошу тебя, полководца брата моего Митридата, оставить сильный гарнизон в Пантикапее для помощи моим войскам. Пусть царь Митридат поможет мне в тяжелую годину, если не хочет видеть Боспорское царство в упадке и горе.

Царь невыносимо страдал, говоря эти слова, свидетельствующие о его слабости. Но иного выхода не представлялось. Боспор утратил былую мощь и внутреннюю слаженность и теперь нуждался в помощи извне. Перисаду Пятому приходилось пожинать горькие всходы всех ошибок и несправедливостей, сделанных когда-то его властительными предками. Цепляясь за власть, он пытался найти утраченную опору за морем. Его просьба об оставлении гарнизона была призывом к общеэллинской солидарности перед лицом враждебного варварского мира, перед опасностью пробуждения обозленного народа. От этого зависело будущее его готовой развалиться, одряхлевшей державы.

Диофант на мгновение встретился глазами с Бритагором. Сделав неопределенный жест волосатой рукой, он вздохнул.

– На это нужно повеление самого царя Митридата. А я его не имею.

– Если скифские полчища вторгнутся в пределы моего царства и потопчут поля и виноградники, а рабы и худшие из крестьян-сатавков помогут им разрушить города и храмы, тогда мне уже не нужна будет ваша помощь… Она запоздает.

Вмешался Бритагор с почтительным поклоном, полагая, что его время наступило.

– Ведомо мне, – заявил он мягко, с особым жестом, выражающим придворную благопристойность, – что великий Митридат видит в тебе брата и не откажет в просьбе о помощи. Но ты, полноправный монарх и властелин своего народа и земель, не можешь покинуть Пантикапей, чтобы увидеться с царем Понта и договориться обо всем. Великий Ахеменид также отягощен делами и заботами и не имеет времени посетить Боспор…

Бритагор сделал паузу. Такое вступление благоприятно отозвалось на настроении боспорского владыки. Он стал успокаиваться, лицо прояснело, руки перестали теребить складки одежды. Благосклонно и с выжидающей доверчивостью царь устремил взор на вкрадчивого понтийца. Перисад, как и другие монархи всех времен, всегда нуждался в умных и находчивых помощниках, которые могли бы в критические минуты быстро находить выход из затруднительного положения, освобождая своего царственного повелителя от тягостной обязанности думать и напрягаться самому.

– Продолжай, достойный муж. Мне понятно начало твоей мысли, но не совсем ясен ее конец, – сказал он.

– Я хочу сказать, государь, что если ты соблаговолишь изложить свою просьбу о войсках письменно, то твое письмо будет доставлено нами в Синопу и вручено в руки царя Понта. Целый флот будет охранять твое послание в пути.

Перисад улыбнулся. Впалые щеки и высокий лоб сморщились. Стало видно, как тонка кожа на его лице. И если в своей желчной нетерпеливости и раздражительности царь еще выглядел моложавым, то, улыбаясь, он вдруг обмяк и как-то сразу пожух, постарел.

Придворные поддержали настроение своего повелителя сдержанным ропотом удовлетворения.

– Что ж, я, пожалуй… пошлю письмо брату нашему…

Говоря это, царь взглянул на Саклея. В лисьих глазах последнего светились настороженность и напряженная мысль. Обменявшись с царем едва заметными жестами, Саклей провел сухонькой ручкой по жидкой бороде. На пальцах красными и зелеными звездочками сверкнули самоцветы.

– Почтенные посланцы, дорогие гости наши! – обратился он к понтийцам, – Ваши слова рождены мудростью и взлелеяны знанием! Но мне, как цареву писцу и радетелю дел его, хотелось бы знать – какие обещания следует изложить в письме вместе с просьбою о помощи войсками?

Бритагор пожевал мягкими втянутыми губами и поднял вверх бесцветные глаза, как бы соображая.

– Возил я письма Митридату от князей и царей, – начал он в раздумье, – и все они были написаны, как пишут братья старшему из них. Вместе с приветом и пожеланием здоровья и многих лет жизни и благополучного царствования следует просить царя Митридата, чтобы он стал предстоятелем – защитником вашим, наставником и руководителем в делах больших и малых, взял вас под сень своего щита. Нужно принести клятву в вечной верности вашей дружбе, готовности делить с ним радости мирной жизни и тяготы войн…

Он приостановился и окинул непроницаемым взором внимательные лица Перисада и царедворцев, что старались не пропустить из сказанного ни одного слова, проникнуть в суть его речи.