– А разве я для тебя не достойная презрения раба, наложница врага твоего Олтака?.. И что я могла бы принести тебе, кроме моего позора? Поэтому я и не хотела встречаться с тобою!

– Олтак – враг мой! – нахмурился Савмак. – Но не о нем сейчас я хочу говорить… а о тебе… Ты была рабой – теперь ты опять свободна! Ибо среди нас нет рабов! Ты бедно одета – тебя оденут богато, и, если захочешь покинуть Боспор, уехать в далекий город, ты сделаешь это! После тех услуг, которые ты оказала восставшим рабам, ты получишь в награду все богатства, что потеряла! Я пришлю к тебе людей, они сделают все, что надо… Прости!.. Увидев тебя – я родился вновь, ухожу от тебя стариком… Разве могу я, сатавк и вожак рабов, думать о тебе! Моя судьба здесь, среди повстанцев. Твоя – среди знатных и богатых. Каждый из нас получит свое! Прощай!

Он повернулся и направился к выходу. Но когда его рука опустилась на ручку двери, он услыхал ее голос, полный мягкости и упрека:

– Савмак! Предупредить тебя о кознях врагов могли бы и те рабы, что бежали из Фанагории. Зачем было мне возвращаться сюда запятнанной позором, если бы я не хотела еще раз увидеть тебя! Последний раз, ибо – нужна ли я тебе? Ты – царь, а я грязная рабыня.

Он обернулся к ней и застыл в этой позе. Гликерия стояла на том же месте, но совсем другая, не гордая и не суровая. Какая – он не сумел бы сказать, но именно о такой он мог лишь мечтать. Ведь он не знал женщин, не испытал любви и женских ласк. Сейчас же сердцем почувствовал, что счастье, о котором он думал с такой опаской, смущением, даже страхом, не только возможно, оно пришло.

Грозная рать, скрипя доспехами, садилась на коней и становилась по сотням. Улицы до самых западных ворот были заняты конными отрядами. На рыночной площади десятки людей увязывали смоляными веревками тяжелые возы, запрягали медлительных быков, криками и ударами хворостин заставляли быстрее поворачиваться грузных животных.

С пантикапейского холма было хорошо видно, как колеблются бесчисленные копья, – это означало, что часть рабских войск отправляется в поход.

В трапезном зале дворца необычно весело и оживленно. По коридорам бегут люди, воины входят, задевая мечами колонны, и выходят, обсуждая между собою предстоящий путь.

Бунак сбился с ног, стараясь угостить как можно богаче царя с его подругой и отъезжающих друзей – Фарзоя, Таная и Пифодора. По удивительному капризу богов, Фарзой вторично возвращался на родину, пройдя через плен и унижение, но не бедным скитальцем или освобожденным рабом, а всевластным воеводой, имея за спиной многолюдную свиту, несколько сотен панцирных всадников и огромный обоз с сильной охраной. Ехал он в Скифию как царский военачальник и родовой князь, призванный народом к себе на родину для борьбы с врагом.

Словно помолодевший, с сияющими глазами и веселой улыбкой на гладко выбритом лице, сидел Фарзой около могучего Савмака. Последний в одной руке держал электровый кубок, а другую положил на плечо князя. Рядом стоял родосец, скаля белые зубы, как всегда полный задора и внутренней приподнятости.

– Любят тебя, князь, верхние боги! – ликующим полушепотом говорил он перед этим Фарзою. – Поэтому дают тебе разные испытания. О, боги даже любимцам своим не дают ничего даром. Видно, и сейчас хотели они испытать тебя, закалить в огне лишений, а потом возвысить!

Родосец, как и князь, был одет в походные доспехи, только шлем держал в левой руке. Кругом радостно переговаривались «ястребы» и танаевцы, счастливые тем, что возвращаются домой с богатыми подарками, а главное – со своими главарями. Особенно их восхищал вид панцирного войска, ряды которого можно было разглядеть отсюда через окно.

– А не боишься, Пифодор, что тебя поймают люди Гориопифа или Дуланака? – лукаво спросил Бунак, наливая чаши.

Пифодор усмехнулся и, прищурившись, повернул лицо к Бунаку:

– Когда мы будем близ Неаполя, мой новый быстроходный корабль «Арголида», что достался мне от Диофанта, как ты хорошо знаешь, уже будет подходить к западным портам. Попутно он зайдет в Харакс и высадит там тавров, так как Агамару пора домой… Так вот, корабль будет готов в любой день принять нас на свой борт. А на корабле все есть, даже вина! А какие!.. П-фе!

Грек закрыл глаза и изобразил на лице что-то сладкое.

Фарзой в изумлении повернулся к пройдохе, дивясь делам и замыслам этого неугомонного человека, и произнес:

– Скажи, Пифодор: зачем ты увязался с нами, когда имеешь корабль и шайку головорезов? Плавал бы с ними!

Черные как уголь глаза грека стали лукавыми.

– Лишь слабый головою человек ложится спать, получив в свое пользование соломенную подстилку, – сказал он, подняв палец с видом мудреца. – Кто перестает стремиться к большему – тот рискует потерять все! Кроме того, я предан царю и тебе, князь, и дал обет богам служить тому и другому до издыхания верой и правдой!

– Это хорошо, – назидательно кивнул головой Бунак, – так и следует!

– Это не все, – продолжал болтливый грек. – Я хорошо разобрался в звездах с помощью одного умного человека. И теперь хочу все силы положить на то, чтобы предсказанное князю Фарзою сбылось!

– Гм… – отозвался заинтересованный Савмак, выслушав грека с наивным выражением на лице. – Ты всем гадаешь на счастье?

– Государь, – быстро нашелся Пифодор, – на твое счастье гадать не надо, ибо оно – сбылось!.. Твоя звезда поднялась так высоко, что спустя века люди будут помнить о тебе! Уже сейчас, когда ты сидишь за чашей вина, твоя слава летит, как птица, все дальше и дальше!

Грек взял со стола кубок и, сделав два шага, опустился на одно колено справа от царского места, где сидела задумчивая Гликерия. Она с рассеянной полуулыбкой на бледном лице слушала и смотрела, перебирая розовыми пальцами кисти белого покрывала, накинутого на плечи. Никаких украшений не было в ее золотых волосах. Простой безрукавный хитон падал на пол темно-красными складками.

– А счастье твое, – вскричал Пифодор, поднимая кубок, – с тобой! Держи его крепче! Вот так, как это изображено на стене!

Все обратили взоры в ту сторону, куда указывал грек. На стене была изображена колесница, запряженная размалеванными конями. В колеснице стояли, крепко обнявшись, влюбленные с венками на головах. В руках они держали фиалы с вином. Даже мрачный Мирак, молчавший до этого, заинтересовался.

– Это кто такие? – спросил он, ставя на стол чашу.

– Это, – ответил Пифодор с напыщенным видом, – Зариадр, нашедший свою Одатиду!

– Зариадр и Одатида?.. Кто были эти люди?

– Я расскажу историю влюбленных, – громко предложил Бунак, – если царь разрешит.

– Расскажи, – кивнул головой Савмак, – только покороче!

Бунак поставил на стол большой кувшин с вином и, отойдя к стене, откашлялся, сложил руки на животе и поднял глаза. Все рассмеялись.

– Эта история, – начал он тоном сказителя, – известна многим по ту сторону Танаиса, именуемого сколотами рекою Сином, а аланами названного Доном, что означает «вода». Так вот, в давние времена брат индийского царя Гистаспа Зариадр был сатрапом области, что располагается выше Каспийских ворот. Зариадр был молод и красив. Он увидел во сне дочь сарматского царя Омарта и полюбил ее по сновидению. Боги сделали так, что и Одатида увидела во сне Зариадра и тоже полюбила его. Но Омарт отказал в сватовстве Зариадру, так как сам не имел мужского потомства и хотел выдать свою единственную дочь за кого-нибудь из своих, в надежде иметь внука-наследника. Царь устроил пир, на котором Одатида должна была подойти с чашей вина к тому, кого решила выбрать себе в мужья. Но царевна не желала никого, и томилась любовью к Зариадру. Это была любовь, навеянная волею богов, и противиться ей – свыше сил человеческих. Зариадр, предчувствуя недоброе, выехал тайно из своей ставки, проскакал единым духом восемьсот стадий и прибыл в лагерь царя Омарта переодетый в сарматское платье. Он проник в шатер, где увидел Одатиду плачущей над посудным столом. Она приготовляла вино в бокале. Подойдя, он сказал тихо: «Вот я, тот Зариадр, которого ты хотела видеть!» Она сразу узнала в нем того, кого полюбила по сновидению. Обрадованная царевна отдала дорогому гостю приготовленное вино, он выпил его и стал ее избранником. Влюбленные тайно покинули лагерь Омарта и бежали в город Зариадра…