Диофант был убежденным рабовладельцем и правила обращения с «двуногим скотом» соблюдал строго. Если раб хоть раз позволил себе вольность или проявил буйство, он уже никогда не мог рассчитывать на хозяйскую милость. Полководец, несмотря на многие дела и заботы, находил время заниматься рабами, не забывал и о Фарзое. Он сам следил, чтобы к последнему применялась полная мера жестокого, нечеловеческого обращения, как к преступнику, рабу-нарушителю.

Фарзой всю зиму работал в кузнице до полного изнеможения, ел два раза в день ячменный хлеб и вонючую рыбу. Никогда с него не снимали цепей, а на ночь надевали дубовую колодку. До утра он мучился на земляном полу возле горна, стараясь устроиться поудобнее и уснуть. И если засыпал тяжелым сном, то нередко его отдых неожиданно прерывался ругательствами хозяина и ударами палки.

Одет он был хуже всех – в безрукавку из вытертой и пропотевшей конской шкуры, снятую с покойного раба-кузнеца, которого он сменил. Несчастный страдал язвами и гнойниками по телу. Дух его одежды вначале вызывал у Фарзоя тошноту и даже рвоту, князю казалось, что рядом с ним продолжает гнить и смердеть труп умершего. Но со временем Фарзой перестал обращать внимание на это тяжкое зловоние, как и на то, что все окружающие морщили носы и спешили отвернуться и сплюнуть, если оказывались рядом с ним.

Сколот-Фарзой с удивительной стойкостью переносил все невзгоды. Тело его стало худым и жилистым, мышцы, несмотря на плохую пищу, выпятились и окрепли. Он бил молотом с силой и выносливостью настоящего кузнеца. Даже находил смутное удовлетворение при виде того, как раскаленный кусок железа расплющивался и вытягивался от его усилий, приобретая то вид боевого клинка, то наконечника для копья или съемного сошника для деревянного плуга.

Один из невольников, грек по происхождению, однажды сказал ему:

– Сам Гефест видит твое старание и, поверь, наградит тебя! Подземный бог, как и ты, работает в поту и копоти, спит, подложив под голову молот, и никогда не моется. Он кует Зевсу громовые стрелы!

– Кому же я кую громовые стрелы? – хрипло спросил Сколот, сопровождая свой вопрос рычанием, подобно барсу, пойманному в тенета. – Уж не Митридату ли?.. С большой охотой я расплющил бы головы и ему и его воеводе Диофанту!

Эти слова дошли до ушей понтийского стратега и стоили Фарзою дорого. Но он без единого стона перенес все удары сыромятного бича, что прогулялся по его спине. Его выдержка вызвала изумление среди рабов. Последние шептались между собою о том, что стойкого раба Сколота окружает какая-то тайна.

– Сколот – не простой раб. Он за что-то наказан Диофантом. Но кто он – неизвестно.

Только Пифодор с его способностью узнавать чужие тайны проведал, что Сколот и Фарзой одно и то же лицо, и сообщил об этом Табане.

Перед самым отплытием, когда гребцов только что приковали к веслам, кривой надсмотрщик без причины стал придираться к рабам, кричал и размахивал бичом. Ударил и Сколота, но тут же наклонился и шепнул ему:

– Госпожа Табана помнит о тебе и хлопочет о твоем освобождении!

За эту фразу надсмотрщик получил десять серебряных монет от неизвестного человека.

Вот эти-то десять слов оглушили Сколота словно обухом. И сейчас, откидываясь назад с веслом, он упорно думал о сказанном. Табана хлопочет! В этом было много радостного, волнующего. Но как она хлопочет о нем? Возможно, пытается выкупить его за деньги? И он, бывший князь, теперь же грязный и вонючий раб, сойдет с корабля, чтобы сменить одного хозяина на другого. Выкупленный на женские деньги пленник!.. И сразу рисовалась картина. На берегу стоит красивая вдова с темными глазами в окружении разодетых и веселых друзей и слуг. Она платит золотые деньги, взамен которых кривой надсмотрщик выгоняет его из темного гребного гнезда на ярко освещенное место. Грязного, заросшего волосами и бородой, с руками, скрюченными от мозолей. А главное – раба. Человека, что не сумел удержать свою свободу, стал презренным гребцом-невольником. Вымыть тело и сбрить бороду легко. Но кто снимет скверну рабства?.. Никто и никогда! Рабское клеймо можно смыть лишь большой кровью, в борьбе за свободу, убив или пленив своих хозяев, разгромив их охрану! Выкупленный же раб лишь меняет своего хозяина. И разве не будет он чувствовать себя невольником Табаны, если получит свободу ее стараниями и за ее деньги?.. Возможно, она очень хочет видеть его свободным, не исключено, что чувствует к нему страсть.

Это не диво. Богатые вдовы нередко покупают себе молодых рабов и сожительствуют с ними. Но удовлетворит ли его доля наложника, купленного за деньги?

От этих мыслей Фарзоя бросало в жар. Он начинал потеть, грязные струйки бежали по телу. Безрукавка покойного кузнеца размокала, и отвратительный сладковатый дух разлагающегося трупа отравлял воздух вокруг, даже проникал на палубу.

Диофант, вышедший из каюты посмотреть на море, покрутил носом, сморщился.

– Откуда это пахнет падалью?.. И кажется, падалью человеческой!

Бесс поклонился и доложил, что зловоние исходит от самого сильного гребца под палубой – Сколота.

– А, – улыбнулся Диофант, – от Сколота? Это хорошо!.. Что же от него так дурно пахнет? Или он неопрятен, а может болен?

– Воняет его одежда, надетая на него по твоему указанию, стратег. Это безрукавка, снятая с мертвого раба, того, что страдал при жизни дурной болезнью.

Диофант еще шире улыбнулся, вспомнив это. Он был в хорошем расположении духа.

– Верно, я помню, – кивнул он головой. – Этому рабу суждено умереть у весла!

В то же время, высказывая такое суровое определение, Диофант не оставил мысли о том, что Фарзой смирится, попросит у него милости. Тогда князя-раба можно будет использовать как смелого воина. Но, разумеется, не в Скифии. На родине таких рабов не оставляют. Фарзой родовой князь, царский родич и известен как враг Гориопифа, одного из правителей покоренной страны.

Фарзой продолжал потеть от волнения и работы и клялся мысленно, что никакой выкуп не заставит его стать рабом вдовы, хотя бы и под именем свободного. Лучше вечно грести веслом и носить грязную безрукавку, чем испытывать позор в роли раба, выкупленного бабой! Лучше рабство и смерть, чем позорное освобождение!

– Эй, Сколот, – негромко предупредили его товарищи, – ты слишком спешишь и нарушаешь общий порядок работы!

Фарзой пришел в себя. Оглянулся, вздохнул. До его ушей донеслись отрывистые фразы о том, что в море показался пиратский корабль.

– Говорят, грек беглый набрал отряд из тавров и промышляет разбоем в здешних водах.

Кто этот грек? Возможно, Пифодор?.. Сколот, не переставая грести, широко открыл глаза. Если это так, то родосец молодец! Он сумел пробраться к таврам, отремонтировал «Евпаторию», снарядил ее для опасного морского промысла и теперь гуляет по зыбким волнам Понта Эвксинского, собирает урожай там, где не сеял! Теперь предприятие пронырливого грека показалось князю в ином свете. А сам Пифодор предстал перед ним как смелый, свободолюбивый человек. О, как хороша ты, свобода!..

Рабский ошейник стал душен, цепи обжигали руки и ноги. Все существо запросило одного – свободы! Свободы дикой, пиратской! Не купленной за золото по женской прихоти! Жажда борьбы вспыхнула в груди. Вот бы раскроить голову Диофанту острым мечом! Он уже видел мысленно, как падает перед ним на палубу ненавистный сатрап, кровь врага стекает в море. Эх!.. Все мысли и чувства Фарзоя устремились вперед, в привольные степи, где скачут на конях всадники, мелькают в воздухе стрелы, мечи и копья. Вперед!.. В войне рождается горделивое сознание собственной силы. Свободу не выпросишь и не купишь за деньги. Ее надо завоевать в кровавой борьбе!

– Слушай, Сколот, – недовольно, с раздражением замечают гребцы, – ты опять начинаешь сбиваться! Что с тобою? Ты хочешь, чтобы всех нас наказали?

Надсмотрщик уже тут. Он ругается, щелкает бичом, грозится всех перепороть и оставить без еды до утра. Жгучие, как раскаленное железо, удары крученой сыромяти словно вспыхивают на спине яркими огнями, прогоняют душевное отупение, заставляют выпрямиться от боли, ощутить ненависть и ярость. Это делает работу спорее. Не имея возможности избегнуть ударов или ответить на них дракой, гребцы всю силу своей озлобленности воплощают в работу.