Он не понимал людей, окружавших его. Они радова­лись тому, что его пугало, добивались того, что он пы­тался отстранить как «самоубийство». Они настояли на своем — новые сроки стали законом, и теперь любая за­держка с выпуском турбины означала не только нару­шение социалистического обязательства рабочих, но и срыв цехового и общезаводского плана, то есть неприят­ность для цеха и провал для него, для руководителя! Раздумывая на досуге, он признавал, что такое опасное решение целесообразно с государственной, да и просто с деловой точки зрения, но в глубине души не верил, что новые сроки реальны, и томительно боялся, боялся, боялся...

Сидя взаперти в своем кабинете, он прислушивался к разговорам секретарши с посетителями, и каждый громкий голос пугал его как возможный вестник не­предвиденной беды. «Нервы, нервы!» — тут же успокаи­вал он себя, убедившись, что никаких дурных вестей нет.

Зазвонил телефон.

— Георгий Семенович, к нам приехали дорогие го­сти! — весело сообщил Диденко. — Делегация краснознаменских строек! Они уже побывали на генераторном, говорят — дела там весьма хороши. А что у вас? Идете в графике?

Любимов придвинул к себе график.

— В графике. Сейчас начнется посадка уплотнительной втулки и муфты, затем проточка всего ротора и балансировка. Довольно эффектное зрелище для го­стей, — сказал он, заставляя себя приветливо улыбнуть­ся, хотя гости и не могли видеть его улыбки.

— Чудесно! — воскликнул Диденко. — Товарищи пробудут до первого, чтобы присутствовать на испытании турбины. Сейчас они пойдут по заводу и, конечно, больше всего хотят осмотреть турбинный цех.

— Милости просим, — сказал Любимов.

Он еще не отнял руки от телефона, когда дверь рас­пахнулась и без спроса вошла Карцева. Подойдя вплот­ную к Любимову, она еле слышно проговорила:

— Беда... На уплотнительной втулке... волосовины.

Ефим Кузьмич уже вызвал кран, чтобы отправить втулку на сборку ротора, когда лаборантка заводской лаборатории, снимавшая серную пробу, выпрямилась с листком в руке и вполголоса позвала:

— Ефим Кузьмич!

На листке проступили рыжеватые отпечатки змеевид­ных, рясходящихся линий.

— Волосовины, — шепотом сказала лаборантка. Ефим Кузьмич вынул лупу и склонился над втулкой.

На ее внутренней поверхности темнели тонкие трещин­ки. Должно быть, в термической обработке втулку слиш­ком быстро нагревали или слишком быстро охлаждали, сталь перенапряглась и треснула... и теперь это сталь­ное толстое кольцо, такое мощное и крепкое на вид, ста­ло ненадежным: не выдержать ему страшного напряже­ния предстоящей многолетней работы!

Прибежал Воробьев. Несколько минут он не мог ото­рвать взгляда от змеящихся трещинок, потом твердо сказал те слова, которые было так трудно произнести:

— Брак. Неисправимый.

Вокруг них сразу столпились люди. Лупа переходила из рук в руки. Никто ничего не добавил к словам Воро­бьева. Все было ясно. Брак. Надо заказывать новую втулку. Ротор будет ждать ее. А турбина будет ждать ротора. Все напряжение этих дней уже не нужно. Три­дцатого числа испытания не будет. Стахановский план июня сорван...

Появился Полозов, коротко сказал:

— Дайте-ка лупу!

Он мог бы и не смотреть. Как только ему доложили, что на втулке обнаружены волосовины, мысль его зара­ботала в новом направлении: чем исправить беду побы­стрее. И склонился он над этими роковыми трещинками только для того, чтобы выгадать время, пока в его го­лове сложится решение. Затем он выпрямился и обра­тился к Воробьеву и Ефиму Кузьмичу:

— Втулка для третьей поступила? Пойдемте погля­дим, что там можно сделать.

И они пошли — все трое внешне спокойные — на склад заготовок. Их деловитость разрядила напряжение. Кто-то выругался, кто-то добавил, — каждому хотелось облегчить душу. Примчался со стенда Гаршин, откуда-то вынырнула Карцева.

— Что вы трясетесь? Позовите Любимова! — крик­нул ей Гаршин, и она послушно побежала за начальни­ком, даже не заметив его грубости.

Перед Любимовым все молча расступились. Был он бледен и шагал как обреченный. Наклонился и долго всматривался в тусклую поверхность металла, в тончай­шую паутинку трещинок.

— Все, — отворачиваясь, произнес он и медленно по­шел обратно.

Гаршин догнал его:

— Георгий Семенович...

Любимов страдальчески сморщился и сказал, мах­нув рукой:

— А тут еще краснознаменцы... Черт их принес! Вы вот что... позвоните Диденко, а то ведь они сейчас придут... Проточку и балансировку ротора обещал им... Отмените.

Любимов говорил как больной. Одна неотвязная мысль преследовала его с той минуты, когда он услышал тяжелую весть. «Я это предвидел, этого боялся, а все равно — срыв плана на мне, отвечать — мне...»

Гаршин вдруг дернул Любимова за рукав, засмеял­ся и воскликнул:

— Ничего не надо отменять!

Пригнувшись к самому уху Любимова, он начал бы­стро и горячо объяснять ему, что и как можно сделать. Рабочие с любопытством наблюдали, как постепенно прояснялось лицо начальника цеха. Наконец Любимов одобрительно кивнул и быстро прошел через цех в свой кабинет, а Гаршин, подмигивая самому себе, направил­ся в тот угол, где, ожидая отправки, стоял на стойках го­товый ротор первой, уже испытанной турбины.

— Вот оно что, — пробормотал кто-то из сборщиков.

— С Гаршиным не пропадешь, — откликнулся второй.

— А что ж? Как говорится — хоть стыдно, да сыт­но.

Еще кто-то вслух подумал:

— Тридцатого не испытать — сорвется весь план...

Молодой сборщик растерянно спросил:

— Это что же теперь делать будут?

Ему не ответили. Хмуро и молчаливо, не сговари­ваясь, все пошли по своим местам.

А вокруг ротора первой турбины началась лихора­дочная суета. Не глядя друг другу в глаза, рабочие вы­свобождали его из креплений. Стропальщики молча опу­тывали ротор стальными тросами. Гаршин поторапли­вал, изредка косясь в ту сторону, откуда вот-вот могли появиться посторонние люди.

Валя вела кран к указанному ей месту, с удивле­нием стараясь понять, что там происходит.

Возбужденная, с красными пятнами на щеках, стоя­ла в центральном пролете Аня Карцева. Она тоже коси­лась на ворота и замирала каждый раз, когда калитка открывалась: не краснознаменцы ли? Она поняла, что решили сделать Любимов и Гаршин, и как-то не заду­мывалась, хорошо это или плохо. Она думала только о том, что план — стахановский план, которого они все так добивались! — под угрозой, что будет ужасно, если делегатов Краснознаменска придется встретить такой горькой новостью... что, наверно, потом как-нибудь бы­стро наверстают...

Когда кран поднял и медленно понес через цех мно­готонную махину ротора, поблескивающую отполирован­ными поверхностями вала и массивных колес, Аня мыс­ленно торопила крановщицу: «Ну скорее, Валечка, ми­лая, скорее!» — и дрожала от нетерпения, потому что кран полз медленно и настороженно, с тяжким скреже­том.

Втулка, предназначенная для третьей турбины, была на термической обработке, и Полозов убежал в терми­ческий цех выяснять, когда ее подадут, а заодно отругаться по поводу брака.

Ефим Кузьмич и Воробьев подсчитывали:

— Обработка токарная — двадцать часов, разметка и долбежка пазов — четыре часа, посадка — полтора-два часа, потом насадка муфты... проточка всего рото­ра...

— Как ни крути, а с момента, когда втулку пода­дут, — не меньше тридцати — сорока часов.

Тень от проплывающей над пролетом махины на ми­нуту легла на их и без того сумрачные лица. Оба под­няли головы и проводили взглядом медленно удаляю­щийся ротор.

— Да, так вот... — первым заговорил Ефим Кузь­мич. — Если втулку подадут, ставлю лучших токарей в смены — Назарова, Пакулина...

Воробьев отвел глаза от ротора, плавно покачивав­шегося на гигантском крюке, и неуверенно спросил:

— Может, и мне стать в ночь? А? После Назарова? Я попробую скоростным...

Ему очень хотелось сейчас же, немедленно стать к станку и целиком уйти в привычную, простую, до конца ясную работу. Лишь бы не идти туда, к балансировочно­му станку, где он будет вынужден или вмешаться, или своим молчаливым присутствием одобрить махинацию, придуманную Гаршиным. Он не имеет права отменить распоряжение начальника цеха, но и промолчать тоже не имеет права. И он с тоской представлял себе послед­ствия своего вмешательства. Не ссору с Гаршиным и Любимовым — черт с ними! — не сложное обсуждение их поступка на партбюро, а может быть, и на партко­ме... нет, он представлял себе, как весь завод облетит досадная новость: турбинный не сдаст к первому числу турбину, турбинный в хвосте всех цехов, из-за турбинного сорван стахановский план... Он представлял се­бе, как вот-вот появятся делегаты Краснознаменска, по­сланцы строителей, которым турбинщики дали торже­ственное социалистическое обязательство! — и надо бу­дет сказать им: простите, подводим... Кто бы ни был виноват, а в итоге — спрос с турбинщиков!.. И, нако­нец, он представлял себе унылое настроение товарищей по цеху, когда на доске соревнования они увидят свой турбинный — на последнем месте, на черепахе.