Поблескивая крыльями в лучах солнца, подходили бомбардировщики. Кажется, вчерашняя стая.

— Снова, стервецы, будут бомбить, — Савченко остановился, стараясь разгадать намерения пилотов.

«Юнкерсы» прошли вдоль реки, скрылись с глаз. Стали доноситься глухие разрывы их бомб.

Связной впереди остановился. Завал. Нагромождение деревьев, образовавшееся после разрыва четырех-пяти бомб, растянулось на сотни метров. Телефонная линия огибала завал. Балансируя, Савченко забрался на расщепленный ствол.

— Там река! Пойдемте, вот кабель, справа бугор, кажется, окопы.

Песчаный бугор густо порос серебристо-красными кустами. От подножия к гребню тянется зигзагами траншея. Перед входом караульный. Он узнал политрука и взял оружие «на караул». Мы — на НП.

Варавин улыбался.

— Вы, должно быть, ожидали увидеть песчаный карьер? Ничего подобного... люди взвода управления трудились на совесть... Старший лейтенант Рева заверил командира полка, что командиры, начальники и весь личный состав второго дивизиона проникнуты сознанием величия реки, на берегах которой предстоит сражаться... каждый воин шестой батареи должен знать об этом. Думаю, вы согласны с мнением старших.

Командир батареи приглашал в свою ячейку.

— Вот он, Днепр... оборонительный рубеж... передний край... долго ли он останется условным? Пока не известно... а вот там... видите?.. Заводь... левее... причал на берегу. Впрочем, вам полезно ближе ознакомиться с местностью.

Идите к стереотрубе. Времени... десять минут. Разведчик, планшет!

С помощью схемы я сориентировал стереотрубу. Приближенный линзами, западный берег Днепра переливался дневными красками. На склонах круч, среди густых зарослей, выделялись два домика. Тот, дальний, виден лучше. Ярко-белая стена его являлась точкой, через которую проходила правая граница основного сектора стрельбы 6-й батареи. Влево тянулись к горизонту лесистые бугры, изрезанные оврагами с голыми обрывистыми склонами. У подножия их, сверкая в лучах солнца, величаво катились воды Днепра.

В средней части сектора, ближе к берегу, выделялся острый клин золотистой отмели и небольшой песчаный островок с тремя одинокими соснами. Слева сектор был ограничен изгибом прибрежной дороги, которая терялась дальше среди темно-зеленых зарослей.

— Ну вот, — продолжал Варавин, — здесь будем обороняться... О-хо-хо... Позиционная оборона есть пассивный вид боевых действий, как говаривал старик Клаузевиц. И он был прав... ничего не поделаешь. Но худа без добра не бывает... Наряду с недостатками оборона имеет в данной обстановке неоспоримые преимущества. Нужно изучить местность, прежде чем приступить к выполнению своих задач. Об этом расскажет командир дивизиона на совещании. Начало в двенадцать тридцать. У нас есть еще время... Как дела на ОП? Было бы приятно, если бы личный состав огневых взводов выглядел так же, как вы.

— Благополучно, кажется, товарищ младший лейтенант, — ответил Савченко. — Немного передохнули. Орудийный номер не теряет даром времени. Выдался час... он вздремнул. Забота у него одна. У командира... много, — и он стал рассказывать о политической работе, которая проводилась на ОП.

Орудийные номера 6-й батареи, в большинстве своем, призыва 1939–1940 годов. Около трети — пополнение, пришедшее после Малина, — имеет возраст 27–30 лет. Но эти люди уже пообтерлись немного, хотя и отличаются от наших кадровых воинов.

Во внешнем их облике отложились черты, которые выделяют фронтовика среди всех прочих военнослужащих. Манера поведения, какой-то неуловимый фасон в ношении одежды и своя сноровка в обращении с оружием, имуществом, своя речь и умение схватить на лету суть всякого дела. Наши орудийные номера — крепкие, дружные, дисциплинированные воины. Их не страшат, как бывало вначале, ни огневые налеты, ни танки, ни «юнкерсы». В течение многих часов они ведут огонь, работают не покладая рук, выносят долгие и утомительные марши. Конечно, им часто выпадают тяжелые дни. Но они — воины, терпеливо и безропотно несут службу, выполняя свои обязанности, свой сыновний долг перед родной страной.

Орудийных номеров объединяли чувства, неведомые прежде, истоки их во фронтовой службе, в единстве помыслов людей, связанных общей участью. Не однажды они смотрели в глаза смерти. Сознание ужаса и неизъяснимого восторга, испытываемое на грани небытия, преображает человека, он отрешается от всего мелочного и низкого. В такие минуты никакой опасности, ничего сдерживающего не существует. Он действовал, не размышляя, готовый жертвовать жизнью во имя службы.

Орудийные номера изведали все, что было вначале. Они знают цену честного слова в будничной солдатской жизни и немало других истин, которые навсегда остались бы тайной, если бы судьба не свела их в расчете 107-миллиметрового орудия.

Но, при всем том, они — люди с присущими им недостатками. Конечно, их стало меньше. Но они есть. И проскальзывали то в одном, то в другом случае. Говорят ведь, что наши пороки не что иное, как негативное выражение наших добродетелей.

Как и в других батареях, наши люди иногда позволяют себе вольности в обращении с мирными жителями. Имеют место недоразумения с пехотой. Случалось, грешили и против службы, хотя тут речь шла о проступках отдельных лиц. Но нарушения дисциплины такого рода сглаживались добросовестной службой большинства. И, разумеется, частные эпизоды не вызывали перебоев в действиях отлаженного, здорового механизма огневых взводов.

Листая потрепанный блокнот, Савченко говорил о дисциплине и о том, что делалось в огневых взводах для ее поддержания. Упомянул случай с Орловым.

Командир батареи имел свои суждения. Когда замполит умолк, он сказал:

— Подобных вещей за командиром первого орудия как будто не замечалось... Орлов... добросовестный парень! Я знаю, вы помогали ему... Если же с ним стряслось что-то, не отталкивайте, нужно подправить его для завтрашней службы... И потом бомбежка... такое дело... но воинский порядок всегда должен стоять на первом месте. Нарушения дисциплины необходимо пресекать самыми решительными мерами всегда и повсюду... Это не значит... рубить сплеча... старайтесь учитывать обстоятельства момента, прежнее поведение человека. Помните, что сказано в наших уставах? Эх, молоды вы... ну, об этом еще поговорим... а сейчас время идти, — Варавин взглянул на часы.

Тропинка неожиданно оборвалась. Впереди круглой чашей сверкало прозрачное озерко. По краю шумели густые камыши. Нерешительно переминаясь, проводник — штабной телефонист дивизиона — виновато оглядывался.

Мы могли опоздать. Подобных вещей начальники не любят.

Варавин пожурил телефониста, извлек из планшетки свою двухсоттысячную карту и решительно повернул обратно. Мы двигались скорым шагом и через полчаса вышли к песчаным курганам, каких немало на берегу Днепра. На ближнем из них обосновался командный пункт командира 2-го дивизиона. Патрулировавшие подступы дозорные направили нас к блиндажу, оборудованному у подножия кургана.

Это было просторное помещение с бревенчатыми стенами и потолками из толстых неошкуренных сосен, освещенное небольшими лампочками с провисшей проводкой. Судя по глубине последнего участка хода сообщения, перекрытие имело толщину не менее десяти метров.

После трех месяцев, проведенных под открытым небом, атмосфера блиндажа стесняет, чересчур уж мрачно. В конусах света, который излучали лампы, за грубыми, наспех сколоченными столами рассаживались вызванные на совещание командиры и начальники из батарей и. штаба дивизиона. Штабные писари развешивали по стенам схемы и карты. В дальнем углу работали на планшетах топографы. Переговаривались у своих аппаратов телефонисты.

Едва начал затихать шум приветствий, вызванный нашим прибытием, вошел командир дивизиона. Старший лейтенант Юшко подал команду. Но, кажется, он отвык от казарменной службы. Слова рапорта вызвали раскачивание схем на стенах. Старший лейтенант Рева улыбался. Прошел к столу, начал говорить: