Меня раздражали уклончивые возражения политрука. Дисциплину обязаны поддерживать все. Савченко нехотя согласился, не стал возражать. Да и к чему? Вопрос ясен.

И все же я чувствовал себя неловко. Хуже всего то, что такое ничтожное происшествие, как бомбежка, заслонило все, что я делал вместе с Орловым, он помогал мне. В словах политрука есть доля правды. Командир 1-го орудия — хороший парень. Он делил со мной опасности, я обидел его.

Я подошел к 1-му орудию. Орлов занимал своё место. Я сказал, что помню и не хочу умалять заслуги командира 1-го орудия. Орлов добросовестно выполнял свои обязанности, не считаясь ни с чем. Я ценю это. А «юнкерсы»... черт с ними! Но команды нужно выполнять. Если я обидел Орлова, пусть он забудет об этом.

Орлов стал успокаиваться. Оправил одежду и, щелкнув каблуками, ответил:

— Я понимаю свою вину. Спасибо за доброе слово. Извините.

Инцидент исчерпан. Но в моей душе остался неприятный осадок.

На ОП командиры часто вынуждены прибегать к разного рода замечаниям. И не всегда условия позволяют облекать их в приятную форму. Грохот разрывов, свист осколков и смерть неотступно следят за каждым. Фронтовики знают, есть мгновения, когда рождается и умирает репутация человека, а с нею нередко умирает и он сам. На поле боя нужно действовать решительно и быстро. И никакие, даже самые чрезвычайные обстоятельства не возмещают ущерб, которым чревато нарушение дисциплины.

Орлов, несомненно, знал об этом. Он — хороший солдат. Так в чем же дело? Чем объясняется его поведение? Послаблением на тыловых дорогах или упадком сил измотанного постоянным напряжением человека?

По пути к Припяти, на позициях за рекой и все последние дни огневые взводы не участвовали в боях. Семь суток никто не слышал ни очередей, ни разрывов.

Но отдохнуть не удалось. Орудийный номер бежал по обочине, томился в полусне на лафете, глядел в небо, каждую минуту ожидая окрика или команды. Часы сна, которые ему выпадали, всего лишь передышка, она не снимала усталости.

Нужно оборудовать ОП. Тяжелая, изнурительная работа. О чем думали орудийные номера? Где свои, где противник? Имеются лишь отрывочные сведения. С точки зрения задач, которые решает батарея, это ничего не стоит.

Орудийные номера не привыкли к таким ситуациям. Контакт с противником потерян, данных о положении нет, неизвестность не может не влиять на настроение, а следовательно, и на поступки орудийных номеров.

Командиру батареи не известно, что происходит за буграми, обозреваемыми его стереотрубой. Вести разведку каким-либо иным способом он не в состоянии. Еще один источник сведений: сводки, поступающие из штаба полка. Разведгруппа штабной батареи переправилась на западный берег Припяти, опросила жителей и вернулась обратно, обменявшись выстрелами с противником.

Вступать в соприкосновение с немецкими разъездами она не могла, потому что не имела необходимых для этого возможностей. Что она узнала о противнике? Каковы его силы на западном берегу? Где он, его намерения?

И потом... Что означала сегодняшняя бомбежка? Каким образом «юнкерсы» обнаружили ОП 6-й батареи? Немцам, по-видимому, известно, что происходит у нас, если они обнаружили позицию, занятую ночью.

Я доложил Варавину о последствиях налета.

— Видел, видел... А вы тянули с оборудованием! Быстро «юнкерсы» разведали... надо ожидать, они вернутся. Южнее Домантовки немцы подняли аэростат. Подготовьтесь к стрельбе.

В пределах огневой позиции разорвались две бомбы. А сколько работы? Стенки окопов обвалились, глубина их уменьшилась наполовину.

Прошло не более часа, и самолеты появились снова. Зашли со стороны реки, сделали разворот и начали сбрасывать бомбы в районе юго-западнее ОП 6-й батареи.

Заспанный телефонист высунулся из ровика, следит за самолетами. Видно, как они выходят из пике.

— Проверьте линию, — сказал телефонисту Савченко. Телефонист крутил ручку вызова. «Ибис» не отвечал.

Нет связи.

— Не иначе, бомбят наблюдательный пункт или еще кого-то, — заключил Савченко. — Если опять нагрянут сюда, пропадет труд. Нужно искать выход из положения... пока есть время...

— Зачем искать то, что на глазах, — возразил Васильев. — Необходимо одеть крутости одеждой, если выражаться по-саперному, а проще... матами, небольшими щитами из веток, которыми укрепляются вертикальные стенки инженерных сооружений, когда они оборудуются в сыпучем грунте.

— Ну, вы так сведущи... за чем же остановка? — спросил Савченко. — Принимайтесь за работу.

Васильев отозвал расчет 3-го орудия в заросли, нарубил прутьев. Наблюдая за работой, Савченко засек время. Нет, маты не годились. Нужно придумать что-то другое.

Телефонист не мог вызвать НП. Бомбежка впереди продолжалась.

После осмотра щелей было решено еще увеличить заложение. Часть песка следовало выбросить. Двухметровая щель становилась гораздо шире, сужаясь по дну. Теперь можно надеяться, что стенки устоят.

Связь удалось наладить только через час. «Юнкерсы» бомбили прибрежный лес, повреждена во многих местах телефонная линия. Пострадал и НП.

Варавин вызвал меня к телефону.

— Налет полбеды... с «юнкерсами» мириться можно. Хуже, когда завоют мины... Подавайте команду «По местам!», начну пристрелку.

Орудия открыли огонь. Прошло около часа. Варавин пристрелял на берегу несколько целей и в глубине территории за Днепром.

— Теперь спокойно на душе, — говорил он, — участки, пригодные для переправы, я могу обстрелять в любой момент... Подготовиться к ночным стрельбам и на случай тумана. Оборудование доведет до конца Васильев, вам разрешается отдыхать.

Я вернулся к дереву возле буссоли. Наконец-то можно прилечь. Сквозь сон слышалось завывание сирен, недалекие разрывы бомб. Третий раз «юнкерсы» бомбят лес севернее Сорокошичей.

После десяти часов непробудного сна окружающий мир казался мне привлекательней, чем прежде. Позицию окутывала прозрачная утренняя дымка. От реки тянуло легким ветерком. Сквозь деревья пробивались солнечные лучи.

Умытый и выбритый Васильев беззаботно выкрикивал команды. Батарея вела огонь.

— Нет... ничего особенного... Командир батареи уточняет пристрелку вчерашних целей. Я разбудил вас потому, что политруку и вам приказано прибыть на НП.

Я шел по телефонной линии в сторону села Сорокошичи. Несмотря на поздний час, жители, напуганные «юнкерсами» и стрельбой, не решались оставлять дома. В деревне было так же безлюдно, как и в лесу.

Савченко говорил:

— Скоро сюда подтянутся обозы, кухни, минометы... пехота начнет рыть траншеи, рубить деревья, жечь костры... сядет в оборону. Жителей выселят, да многие и сами убегут. Пехота... неприятная соседка.

Мне почему-то казалось, что недолго придется стоять на здешних позициях. В районе Сорокошичей кроме нас нет никого. Если пехота не появится завтра, TQ это значит, что она ушла в другом направлении. Наши позиции — временные.

— Ну, для временных не обязательно рыть окопы двухметровой глубины, — Савченко считал, что мы останемся на Днепре. — Природа богатая... река, лес. Начнется оборудование, саперы поставят минные поля, проволочные заграждения... Окопаемся, пристреляемся, не пустим дальше фашистов.

Работы, которые вела 6-я батарея, еще ничего не доказывали. Щели оборудовались каждый раз, начиная с памятного вечера под Малином. Но Днепр, конечно, другое дело.

— Оборудовали, — согласился Савченко, — только теперь уже не то, что было прежде... далеко откатились... будем стоять на Днепре, пока не погоним фашистов обратно. Под Киевом дали отпор…

Да... В районе Киева противник остановлен. Но на других направлениях продолжает продвигаться. Слышал политрук о Гомеле?

— Да... немцы прорвались к Гомелю... это далеко, за болотами...

Из района Гомеля открывался путь на восток, к Брянску, и на юг — к Чернигову. Юшко и Варавин несколько дней назад что-то говорили об этом.

Савченко не стал вдаваться в детали.

— Как ни говорите, фашисты стали осторожней... пообломали им рога... уже не идут напролом, как в начале. Но сильны... немцы... вышколенные и обученные... механизм... да... продвигаться, это верно, еще продвигаются. А уж эти «юнкерсы»... вот летят.