— ...неужели ожила? — спрашивал он, ни к кому не обращаясь. — Нет, кажется, это не та, другая батарея... а может быть, и вечерняя, с новых позиций... передвинулась влево... Сейчас скажу на сколько, — подсвечивая фонарем угломерный круг буссоли, рассуждал вслух лейтенант. — Постой... в очереди вроде три снаряда... а у той было по четыре...

— Так точно! — подтвердил наблюдатель. — Во всех батарейных очередях три разрыва!

Глотов щелкал секундомером, торопливо записывал отсчеты времени между вспышкой и моментом, когда звук выстрела 105-мм орудий достигал его ушей. Телефонист подал мне трубку.

— ...она начала снова... похоже, сменила позицию... — слышался в трубке голос Громова. — «Валет-четыре», у вас дальности хватит?

Начертанные командиром взвода управления на бланке цифры позволяли утвердительно ответить на вопрос. Позиции стреляющей батареи противника находились на удалении 9200–9600 метров. 105-ти миллиметровые орудия вели огонь почти на пределе своей досягаемости.

— ...хорошо, действуйте... готовность... десять минут! — закончил Громов.

Время истекло, и орудия 4-й батареи загрохотали снова.

— Стой! Записать! Цель номер два... — доносились из темноты последние команды старшего на батарее.

Стрельба закончилась. Все, кто не нес охрану, вернулись в хаты.

* * *

Наступило утро 8 марта. Жидкие прозрачные облака клубились на востоке, отбрасывая розоватые тени. Небесная мгла, пронизанная лучами, становилась все светлее. Всходило солнце.

Вокруг — тишина. Слышалось пение петухов, мычала корова во дворе. Из хаты вышел хозяин и направился к сараю. Ночной лед потрескивает под ногами.

4-я батарея закончила завтрак. Люди, постукивая котелками, возвращались по своим местам: разведчики и связисты на НП, расчеты — к орудиям.

1-е — занимало позицию посреди улицы. Для маскировки орудия перенесена часть забора. Ближний двор сделался шире. Немецкие наблюдатели, глядели бы они с воздуха или с земли, едва ли заметят плетеные щиты, выдвинутые к тому месту, где «жители» начали расчистку сугроба. 2-е орудие — во дворе, приткнулось стволом к стогу сена. В действительности он стоит ближе к хате. Тут лишь макет — подобие стога — несколько охапок сена, сложенные в а шесты. При надобности они будут отброшены прочь вместе с сеном.

Но кто обращает внимание на подобные мелочи? Разве дотошный немецкий дешифровщик, когда станет сличать аэрофотоснимки, сделанные «хеншелем» в разное время? Войсковые штабы получат сведения об этом не скоро, во всяком случае — не сегодня и не завтра,

От двух других орудий — тех, что перекатывались для ночной стрельбы, — тоже не осталось заметных следов. Колесная колея выровнена и подметена. Подобные занятия, казалось бы, далекие от стрельбы, отнимают много сил и времени. Но противотанкисты не считаются ни с тем, ни с другим, когда речь идет о маскировке открытых позиций.

Перед стволами орудий 4-й батареи за рекой простираются однообразные бугры, покрытые осевшим в оттепель снегом. У левой границы сектора темнеет лес «Волчий». В батарейной схеме ориентиров южная опушка леса значится под номером 4. Ближе и левее овраг — глубокая и длинная расщелина, будто след меча, рассекший склон наискось с северо-запада на юго-восток. В кодовой таблице овраг называется «Шрам». Левее и дальше — черная рытвина на снегу, дальний конец ее — ориентир номер 5. Вправо от оврага «Шрам» — ориентир номер 6 — труба кирпичного завода в створе с хатой на северной окраине Соколове. Еще ближе к берегу речки Мжи — лес «Кабан». А вдали, у самой черты горизонта, поднимались в небо дымы. В одном и другом месте. Там хутора: Боречек, левее — Гонтарь и Глубокий. Если подняться на чердак к стереотрубе, на склоне за оврагом «Шрам» можно увидеть ряд темных кочек — след полевой дороги, заметенной недавней вьюгой.

В девятом часу неожиданно нахлынул туман, сырой и морозный, обратив солнце в плоский диск, прикрытый зыбкой колышущейся темнотой. Утренние краски сразу потускнели. Прошло еще полчаса, и мгла постепенно затянула небо сплошными тучами. Но видимость у земли нисколько не изменилась. Только снег на склоне приобрел сероватый оттенок. За оврагом «Шрам» резче обозначились проталины, да лес «Волчий» будто отодвинулся назад, к горизонту.

На юге и юго-западе слышались орудийные выстрелы. Доносится откуда-то глухой угрожающий рокот.

К десяти часам стрельба переместилась к северу в район хуторов. Отчетливо слышны пулеметные очереди. Громыхнуло орудие — раз, другой. В поле зрения появились сигнальные ракеты. Стрельба за чертой горизонта то усиливается, то затихает. Ракеты стали взлетать ближе к лесу «Волчий».

И вдруг — нарастающий гул двигателей. С востока летят «ИЛы». Их пять. Штурмовики прошли южнее хутора Миргород и стали удаляться. Спустя несколько минут, в стороне леса «Волчий» послышались глухие разрывы бомб и выстрелы иловских эрэсов.

Около двенадцати часов вернулся лейтенант Глотов. Он прошагал со своими спутниками много километров по хрупкому насту. Разведчики, двигая оружием, застегивали на ходу короткие ватные куртки. Одежда в крови. Что случилось?

Глотов уже у забора. Толкнув калитку, вошел во двор, вытер мальчишеское лицо и начал:

— Товарищ старший лейтенант... наша пехота занимает позиции на берегу... по окраине Тимченкова. Оттуда я повернул, как было приказано, к ориентиру номер четыре, обнаружил гусеничную колею... немецкие танки, их не менее десяти, шли след в след к хутору Глубокий... Продвинулся к хатам... ни одной живой души. Звали, стучали... Из погреба вылез хозяин... говорит, приходили перед рассветом немцы, танки, бронетранспортеры. Ушли. Куда? Сколько? Неизвестно. Я закончил опрос и вперед. За оврагом на снегу... побитые лошади, полковая пушка, оставленная на позиции... перебрался на другую сторону... слышу гул. К хутору катят три «опеля» под белыми тентами. Перед сугробом первый начал сбавлять скорость... стал. Не знаю, напугали немцев туши лошадиные или пушка. Они стали вылезать... десять, пятнадцать человек. Постояли возле машины и — к хатам... Я подал команду разведчикам... немцы стали отстреливаться, заработал МГ[93]. Я к орудию, зарядил... не закрою затвор, что ни делал... А три «опеля» разворачиваются... проклятье. Потом заметил... под рукояткой, в гнезде стопора, лед... успел сделать только три выстрела вдогонку. Среди убитых нашли раненого... едва ворочал языком. Километра два его несли, скончался.

Командир взвода управления подал знак своему помощнику — старшему сержанту Ибадову. Тот вынул из полевой сумки и передал лейтенанту немецкие солдатские книжки. Одну из них Глотов протянул политруку Кокорину и продолжал:

— ...вот документы пленного... а тут — других... все из штабной роты шестой танковой дивизии. Потерь взвод управления не имеет... Все!

Политрук Кокорин, оглядев разведчиков, стоявших поодаль, спросил:

— ...а ваши люди... еще двое... где? Изместьев, Воробьев?

— ...один повредил ногу, обувь неисправная... Я не стал ждать, оставил обоих перед речкой... Разрешите заняться... туалетом? — учтиво закончил лейтенант Глотов и принялся расстегивать воротник.

В свете задач, которые решала 4-я батарея, данные, добытые командиром взвода управления, не представляли особой ценности. 6-я танковая дивизия, штабная рота... Как попали принадлежавшие ей машины и люди на ничейную территорию? А части дивизии? Где они? Неизвестно... Пленный мог рассказать об этом, а солдатские книжки — без языка.

Но капитан Громов, когда услышал о результатах разведки, встревожился:

— ...шестая танковая дивизия? Так ведь она действовала гораздо западнее, в районе Борков! У чехословаков есть сведения... Значит, передвинулись... Пришлите лейтенанта Глотова и немецкие документы ко мне, — трубка щелкнула и умолкла.

Содержание приведенного выше разговора, как и всех последующих, объяснялось не только служебными отношениями, которые связывают на поле боя командиров — старшего с младшим. Были и другие, частные причины.