В этот момент без стука распахнулись двери и в комнате появилась фигура Пауля Шейка.

Хейниш никак не ожидал его появления и удивленно уставился на штурмбаннфюрера.

– Хайль Гитлер! – произнес тот скрипучим голосом.

– Хайль, – в смятении ответил Хейниш. – Вы по какому делу?

– По приказу обергруппенфюрера!

– Что-то случилось?

– Именно! Группенфюрер господин Мюллер пожаловался на ваши самовольные действия, – с нескрываемым злорадством сообщил Пауль Шенк. В его бесцветных глазах Хейниш впервые увидел некое подобие людских чувств. Вероятно, штурмбаннфюрер позволял себе расслабиться лишь тогда, когда сообщал нечто неприятное. – Обергруппенфюрер не любит, когда жалуются на бездумные действия его подчиненных. Он вызывает вас немедленно. Я буду ждать в машине. Хайль! – он вскинул правую руку и вышел, не желая ничего выслушивать в ответ.

– Та-ак, – Хейниш угрожающе метнул злой взгляд на Гейлигена. – Успели натрезвонить?

– Я обязан докладывать шефу, – пожал плечами агент, – обо всем! Существенно!

– Что ж, допустим. Но предупреждаю: я не привык долго ходить в должниках.

– О каких долгах может быть речь? – примирительно произнес Гейлиген. – Каждый из нас имеет свой круг совершенно определенных обязанностей. Я выследил. Вы арестовали. Остальное – детали. Несущественные!

– Вы так считаете? – саркастически спросил Хейниш.

– А вы – нет?

– Я вас больше здесь не задерживаю! – наконец вскипел штандартенфюрер.

– Спокойной ночи, – сдержанно распрощался агент гестапо и нагловато приложил два пальца к широкополой шляпе, исчезая за дверями.

– Шарфюрер Гельмут! – позвал Хейниш.

– Слушаю, господин штандартенфюрер.

– Срочно вызовите Майера. Пусть он направляется на аэродром и сам, без меня, проведет тренировочные занятия точно по программе. Вам ясно?

– Так точно, господин штандартенфюрер.

– В случае чего я у обергруппенфюрера Кальтенбруннера. С арестованного не спускать глаз!

Кальтенбруннер встретил Хейниша с холодной сдержанностью. Такой прием не предвещал ничего хорошего. Движением руки указал Хейнишу на кресло. Обергруппенфюрер не любил, если кто-либо сидел у него перед глазами. Он не спешил начинать разговор. Штандартенфюрер, напуганный неприязненным приемом, терялся в догадках и тоже не решался первым произнести хотя бы слово. Кальтенбруннер взял сигарету, размял ее в длинных пальцах.

– Вы натворили глупостей, Хейниш, – отчеканил вдруг, и тот вздрогнул от неожиданности.

Наконец обергруппенфюрер закурил и уже спокойно, но по-прежнему сурово спросил:

– О чем я вас в прошлый раз предупреждал? – Не ожидая ответа, напомнил: – Не проявлять инициативы. В случае чего – советоваться со мной. Забыли?

– Помню, господин обергруппенфюрер, – глухо произнес Хейниш. Он был не в состоянии уразуметь, в чем же его вина. Но сомнений не оставалось: вызов – для разноса.

– Почему не сообщили о намерении задержать русского шпиона?

– Ситуация требовала немедленных действий!

– Неужели? – с иронией спросил Кальтенбруннер.

– Так мне показалось.

– Что бы вам ни казалось, вы обязаны информировать меня. Хотя бы по телефону. Время у вас было.

– Не понимаю, в чем я провинился…

А ведь еще какие-то полчаса назад он надеялся на совершенно другое. Был уверен, что его грудь украсит новая награда. За решительные действия…

– Не понимаете? Поясню. Из-за ваших хаотических действий убита «пианистка». Шифровки и шифр она успела уничтожить. О задержанном мы ничего не знаем, за исключением того, что он – русский. Воинское удостоверение у него фальшивое. Это уже проверено. Под какой же личиной он действовал? С кем связан? Кто он – резидент, агент, связной?

– Скажет на допросах! – хватался за соломинку Хейниш.

– На допросах! Вот это ответ, – съязвил шеф. – Bы провинциальный невежда, господин Хейниш! Речь шла о выявлении и обезвреживании целой шпионской сети. А вы глупо вломились в чужую игру, испортив все дело.

– Я ничего об этом не знал, – подавленно ответил Хейниш.

– Верно. Поэтому и следовало позвонить мне. Сожалею, что вызвал вас на работу в Берлин. Вы не умеете тонко мыслить. Вы способны только на топорную работу палача.

Ощущение радостного триумфа, которое охватило Хейниша после завершения операции, сменилось животным страхом. Он безнадежно утратил молодецкую осанку. Цветущие розы на его щеках поначалу привяли, а затем и вовсе сникли. Лицо его не бледнело, оно желтело.

Обергруппенфюрер продолжал терзать его, рисуя утраты, причиненные вмешательством Хейниша (он уже и сам догадался об этом) в чужое расследование.

– Если русский шпион будет молчать, кого и где мы станем теперь искать? «Мелодии» «пианистки» – это единственное, что раскрывало всю группу. Задание заключалось в том, чтобы выследить и взять всех! А сейчас? «Скажет на допросах», – передразнил он снова спасительный выкрик Хейниша. – Даже если через некоторое время мы вырвем у русского признания, пользы от них не будет. Неужели вы полагаете, что после устроенной вами пальбы их сообщники не узнают, что произошел провал? Неужели вы надеетесь, что они будут продолжать сидеть на месте, любезно ожидая наших визитов? Или вы считаете, что они и дальше будут ходить на проваленную явку? Да еще со старым паролем? На это может надеяться только кретин! А подобных в своем управлении я стараюсь не держать.

Хейниш совсем скис.

– Для меня этот инцидент был абсолютно случайным, – пробормотал он.

– Смотрите, чтобы я не пришел к выводу, что вы у нас – человек совершенно случайный.

Обергруппенфюрер, зная о коварном и упорном соперничестве секретных служб, разозлился ни на шутку. Что помешает тому же Мюллеру воспользоваться непродуманными действиями Хейниша и этим скомпрометировать в глазах рейхсфюрера его самого, Кальтенбруннера?

Вот почему он имел весомые причины строго отчитать своего подчиненного. Мог даже своей властью расстрелять как человека, нарушившего его прямой приказ. И никто бы не доказал, что он без оснований ликвидировал штандартенфюрера. Вот сейчас стоит нажать кнопку, и ливень пуль из его спецстола изрешетит Хейниша. Штандартенфюрер об этой угрозе даже не подозревал…

Дело в том, что история, в которую случайно впутался Хейниш, возникла давно. Едва началась Восточная кампания, как по всей территории «тысячелетнего рейха» застрекотали морзянки вражеских, хорошо законспирированных радиопередатчиков. Их окрестили поначалу «домашними сверчками» – «хаусгрилле». Впоследствии название изменилось. Поскольку тайных радистов на гестаповском жаргоне окрестили «пианистами», передачи «мелодиями», а сами рации – «музыкальными шкатулками», рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер назвал всю их совокупность «Красной капеллой». Ясное дело, что «мудрое» и «точное» определение рейхсфюрера вмиг приобрело служебное значение…

Все сведения о деятельности советских разведчиков нацистская верхушка рейха держала в сверхсекретной тайне. Не разглашалось абсолютно ничего. Более того, эти факты воочию убеждали в существовании антифашистского подполья.

Розыском «домашних сверчков» интересовался сам фюрер. Еще перед летним наступлением 1942 года на оперативном совещании генерального штаба он пожелал высказаться: «Большевики превосходят нас в одном – в разведке. Это последнее, что у них осталось. Принять меры! Я не позволю, чтобы мне помешали триумфально завершить войну с большевиками. О действиях врага в нашем тылу приказываю докладывать мне, как о выполнении фронтовых операций». Позднее Гитлер возвращался к этой теме систематически. Он дал особый приказ: сосредоточить лучшие контрразведывательные силы и самую современную технику тайной войны на борьбе с советской разведкой. И сразу в отношениях между разведывательными службами рейха возникла ведомственная напряженность. Каждый пытался тяжесть неудач, которые часто случались, переложить на плечи другого. Если же выпадал успех, каждый приписывал его себе, чтобы отличиться перед фюрером. И эта грызня не утихала.