– Не разглашаете ли вы военную тайну? – вкрадчиво спросил Майер воздушного аса.

– Я?! – искренне изумился Густав. – Кому?

– «Тесс! Враг подслушивает!» – процитировал Вилли предупреждение с вездесущего плаката.

– Какой враг? – оторопел ас.

Майор Штюбе снисходительно изрек:

– Вилли, вы хотя бы здесь оставили служебные запреты. Неужели вам не интересно, что же на самом деле происходит под Сталинградом?

– Вилли прав, – буркнул Кеслер. – Для лояльного немца достаточно радиосообщений. Выходит, в абвере не верят Геббельсу? Выходит, радист лжет? Что вы скажете на это, Штюбе?

– Скажу, Кеслер, что вы перепили. Или обожрались до колик от несварения желудка. Прошу не отравлять нашей дружеской атмосферы. Вы необычайно приятный собеседник, когда молчите.

– Остановите свой фонтан, – нагло оборвал его следователь. – Тоже мне нашелся – говорливый молчун. Вы еще доболтаетесь!

– Господа, прекратите ссору, – взмолилась Кристина. – Наступает Рождество – праздник мира и покоя, праздник елки и подарков, доброго Санта-Клауса, а вы придираетесь к мелочам… Бедный Густав, это погрязшее в подозрениях общество не для вас. Скажите лучше, что вы пошлете в подарок на елку в свой домик в Шварцвальде?

Готтфрид благодарно ответил:

– Если бы всем такой приветливый нрав, как у вас, фрейлейн! А о подарке следует подумать. Но что особого я могу положить в килограммовый пакет?

– Ничего отсылать и не надо! – развязно изрек Кеслер, вытирая сальные губы. – О рождественских подарках позаботился любимый фюрер. По последним сведениям только в течение полугода вывезено помимо материальных ценностей миллионы тонн зерна, мяса, масла. Ныне в армейские части разослан приказ не оставлять врагу ни зернышка, ни крошки хлеба. Оставлять пустыню! А местное население перегонять в рейх для создания достаточных контингентов бединенфолька[20]. Как это облегчит труд немецких женщин!

– Но это не воспрещает никому посылать тем же немецким женщинам «сувениры с фронта», – язвительно заметила Кристина. – Какую-нибудь ценную безделушку, мех, драгоценный камень… Или ценное ожерелье. На днях предложил мне редактор Шныряев… Вилли, вы помните?

– Этот Шныряев дал монетам образцовую рекламу.

– Монетам? – не удержался Кеслер и начал багроветь. – Не можете ли сказать яснее?

– Могу, – Вилли, посерьезнев, поставил бокал на стол. – Шныряев утверждает, что у редакционного переводчика есть ожерелье из двенадцати уникальных монет со знаками зодиака, а посреди его подвешен «златник». Шныряев уверяет, что этому «ожерелью» нет цены. А переводчик носит его на себе и никогда не снимает. Даже в баню не ходит, чтобы никто не увидел…

– И-и-интересно! – сопя, прокомментировал явно заинтригованный Кеслер. – А он… много просит?

– Не знаю, – небрежно ответил Майер. – Фрейлейн Бергер не торговалась – она отказалась. И по-моему, напрасно… Ведь ясно, что другого случая не будет.

Когда вернулись в гостиницу и Вилли с Кристиной остановились возле дверей ее комнаты, он с расстановкой сообщил:

– Для вас, Кристина, тоже есть рождественский подарочек! Правда, приятным его не назовешь… На днях Хейниш отбудет в Берлин. На какой срок – неизвестно.

– Ну и что из этого?

– А то, – многозначительно сказал Вилли, – что на время отсутствия оберштурмбаннфюрера его будет замещать Кеслер. Бессмысленно рассчитывать, что он не воспользуется определенными возможностями… Ясно? Кеслер – человек амбиций! Доброй ночи, фрейлейн.

Он круто повернулся и удалился в свой номер. Что это? Он смеется над ней? Играет, словно сытый кот с пойманной мышью? Или снова предупреждает о несомненной опасности, которая вдруг придвинулась вплотную?

Вероятнее всего – последнее…

Вит терпеливо ожидал, пока хозяйка развернет сверток. Увидел кость с остатками мяса, облизнулся. Кость из рук хозяйки взял в пасть осторожно, благодарно повилял хвостом и сразу всем телом припал к полу.

Кристина опустилась на диван и задумалась.

Хейниш вылетел в Берлин.

Для чего? Говорят разное, но конкретно никто ничего не знал…

Кеслер, заняв место оберштурмбаннфюрера, немедленно отправил своего порученца оберлейтенанта Рейнике в Новоазовск, где раньше развлекался пытками Мюллер…

С какой целью отправлен посланец? Не потому ли, что Кеслер тайком возобновил следствие по делу об убийстве Мюллера? Вполне вероятно, ибо он только и ждал подходящего случая, чтобы довести дело до конца. В противовес Хейнишу и всем, кому злобно завидовал, потому что не мог жить без зависти. К нему целиком можно отнести выражение: «Я завидую – значит, существую». Так возобновил он следствие или нет? А в общем-то, кто ему сейчас помеха?

И еще: сегодня утром стало известно, что убит переводчик местной газеты. Тот самый «немец», который боялся ходить в баню… Кто его убил? Вот здесь, кажется, ответ есть. Но не стоит спешить с выводами. Следует дождаться Майера, который вместе с Кеслером выезжал на место преступления. Можно предположить, что убийца не оставил после себя никаких следов и ожерелья из монет на теле покойного – тоже…

Фрейлейн Кристина Бергер взглянула на часы. Вот-вот должен прийти Вилли – они договорились сегодня вдвоем прогулять Вита.

Кристина внимательно оглядела себя в зеркало. Красота – ее оружие.

Фрейлейн присела за стол. Из верхнего ящичка вынула миниатюрную замшевую коробочку. Старинную, темно-коричневого цвета, вытертую прикосновением рук за многие годы. Осторожно открыла ее. На черном бархате сиял тонкий золотой обручальный перстень с плоским прямоугольным агатом. Сколько же раз за последние двое суток она рассматривала его?

На камне тонкими линиями был вырезан спящий аист, стоящий на одной ноге. Другой он опирался на длинный, узкий тевтонский меч, похожий на крест с удлиненной рукояткой. Типичное оружие средневековых завоевателей – ордена меченосцев, которые первыми в истории начали безумный «дранг нах Остен» и первые сгинули, уступив место новым жадным толпам «культуртрегеров». И хотя никакой надписи под рисунком не было, девиз всплывал сам собой: «Не разбуди меня».

Над головой спящего аиста – миниатюрная баронская корона. Герб барона Шеера. И хотя одна ветвь генеалогического древа Шееров в наследственных перипетиях потеряла аристократическую частицу «фон», зато родовой перстень сберегла. Его надевали только невесте, когда она входила в семью. Теперь, возможно, его наденет Кристина. И тогда далеко заведет ее этот перстенек. Очень далеко. Как в сказке. Эх, если бы как в сказке: ведь у всех сказок – счастливый конец…

И этот перстень, это кольцо появилось как в сказке, – кажется, из другого мира, из далекой Москвы, от любимого, от суженого… Разве не диво дивное? А теперь этот золотой перстень принадлежит ей и, будто волшебный талисман, открывает путь к спасению. Ей и ее ребенку. Почему хотя бы не помечтать о сказке?..

…Это произошло тогда, когда Кристине удалось наконец встретиться с Марковым. Она как могла оттягивала минуту интимного признания, но сказать было необходимо: жизнь у нее была не такой, чтобы прятаться за целомудрием. Ибо жила она аксиомой: не скажешь – погибнешь. Все имело свое значение на чаше весов. Жизнь – Смерть: и слово, и молчание. И всегда надо было знать, что же положить на ту или иную чашу… Тем более что кроме Маркова, перевоплотившегося в гауптмана Отто Лоренца, исповедоваться перед кем-либо иным было недопустимо. Все. Точка на этом.

Уже все между ними было оговорено, обо всем сказано. По крайней мере, так казалось.

Перед Кристиной поставили два задания: подготовить встречу с Вилли Майером, чтобы раз и навсегда покончить с двусмысленностью в отношениях с ним, все более опасной, и раскрыть вражескую агентуру, которую словно рассадник гадюк с отравленными жалами оставлял после себя Хейниш на освобожденной территории. И все это необходимо было успеть сделать буквально в ближайшие дни: подвижной фронт мог перечеркнуть благоприятные для выполнения заданий обстоятельства. Время, неумолимое время не позволяло медлить. И тогда она решилась открыть то, что таилось в сердце и стыдливо чуждалось слов. Пока еще это только ее девичья тайна, однако вскоре она станет очевидной для всех…