Шеер освободился от пристежных ремней.

– Будем прыгать?

– Вы что, с ума сошли? – закричал пилот. – Под нами – русские! Сдохну, но дотяну до своих!..

Шеер выхватил пистолет.

– Садись! – приказал Петерсону. – Садись, иначе пристрелю!

– Не дури! – изумленно уставился на него тот. – До наших недалеко! Там будем прыгать!

– Садись, говорю! Считаю до трех!

Петерсон передвинул рычаги управления. Самолет сделал разворот через левое крыло. Шеер поглядел туда, где находился Лютке: тот торопливо вынимал кассету из фотокамеры самолета. Воспользовавшись этим, Петерсон переключил управление на автопилота и отстегнул ремни. Молниеносным ударом полоснул Шеера ребром ладони по глазам. Вторым ударом сбил его на приборную доску, и гауптман тяжело осел, потеряв сознание. Карабин парашюта зацепился за приборную доску, и в кабине рывком вывалился белый шелк. Петерсон кинулся к неподвижному Шееру, чтобы овладеть пистолетом, но не успел: Лютке выстрелил ему в спину.

– Константин Васильевич! – закричал он. – Товарищ капитан!

Ответа не было.

Сорокин оглянулся на убитого Петерсона: по его парашюту гулял огонь…

Он действовал быстро и решительно – знал: каждая секунда дорога. Освободил капитана от его уже бесполезного парашюта, надел на него свой, привязал к ремням и пасам кассеты, фото– и киноаппараты с заснятыми пленками. Прицепил фал к скобе парашюта и вытолкнул беспамятного Калину из самолета. Видел: парашют раскрылся.

Задыхаясь в ядовитом дыме, он кинулся к парашюту стрелка-радиста, но было уже поздно: пылающим факелом самолет упал на скалы и взорвался, разбросав по склонам огненные обломки.

…Хейниш орал в трубку:

– Алло! Майор Готтфрид? Я Хейниш! До меня дошло страшное известие… Это правда?

Голос майора слышался глухо:

– Кроме фоторазведчика, на базу не вернулся один «мессер». Погиб Зигфрид Гюде… Воевал с первого дня! Лучший мой ас!..

– Я вас спрашиваю об Адольфе Шеере! Он живой?

– Кто-то выпрыгнул. Один из четырех, что были на борту…

– Кто это был?

– Неизвестно, но это не имеет значения.

– Что вы мелете?

– Его расстреляли русские в воздухе. Приземлился труп.

– Ну, майор, я вам не завидую…

– Я тоже очень сожалею…

– Вы еще сильней пожалеете!

– Не думаю, – спокойно возразил Готтфрид.

– Вы наивный человек, майор, – процедил Хейниш. – Полагаете, будете иметь дело со мной? Да вас за Шеера будут распинать в самом Берлине! Уразумели?

– А мне что? Я выполнял приказ.

– Какой еще приказ?

– Рейхсминистра пропаганды и ОКВ! Я не соглашался на полет, но Шеер настоял и вручил мне свое официальное предписание. При этом присутствовал ваш адъютант Майер.

– Так оно у вас?

– Еще бы! Я себе не враг…

– Это меняет дело, майор… Где его машина?

– Здесь, под охраной.

– Хорошо! Сейчас я пришлю к вам Вилли. Будете иметь дело только с ним. Поняли?

– Ясно, господин оберштурмбаннфюрер. Только Майер, и больше никто!

– Вы меня правильно поняли, майор…

Оберштурмбаннфюрер поднялся и сам открыл двери в приемную.

– Вилли! – позвал. – Немедленно езжайте на аэродром и пригоните машину Шеера. Осмотрите ее тщательно. В канцелярию Геббельса приготовьте шифрограмму приблизительно такого содержания: «Специальный военный корреспондент гауптман Адольф Шеер погиб во время аэросъемок в районе Владикавказа. Самолет, на котором находился Шеер, в неравном бою был подбит, вследствие чего загорелся и взорвался в горах». Поговорите с летчиком, который был в бою, узнайте подробности и составьте детальный отчет. И чтоб соответственно! Как про героя!

– Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер!

Вечером фрейлейн Бергер, печальная и сразу осунувшаяся, тихо спросила Майера, глядя куда-то в сторону:

– Вилли, скажите правду… Он…

Майер помедлил с ответом. Хотя и не отважился сказать прямо – «погиб», но и не оставил надежды:

– Самолет разбился в горах. Утешительных вестей нет.

В это мгновение Кристина ощутила, как в ней шевельнулась новая жизнь…

В первый день – а может, во второй или третий? – в памяти всплыла одна и та же сцена.

…Все виделось словно в тумане, и лишь звуки доходили внятно. Слышал голоса, потом видел бойцов, но вначале не понимал, что говорят о нем:

– Гляди, фрицевский офицер…

– Мертвяк?

– Какой мертвяк? Моргалками светит…

– А ну, посмотрим, что у него в коробке?

И тут страх охватил Калину: засветят пленку. Страшным усилием собрал волю и всю ее вложил в отчаянный хрип:

– Не трогайте!

– Ого, заговорил по-русски!

– Сообщите в особый отдел… Подполковнику Иринину…

– И сами знаем, что делать…

Перед ним вырос сержант с автоматом.

– Немедленно!.. Повторяю: особистам, Иринину! Ничего не трогать!..

Сержант повернулся к бойцу:

– Слышал? Сообщи нашему лейтенанту…

Высоко в синем небе кружило несколько «МИГов».

Левее их, словно уступая небесный простор самолетам, жались к горам плотные облака. А в скалах неподалеку валил черный дым, там, где неуклюже торчал вверх крестоносный хвост немецкого аэрофоторазведчика. «Успел ли Сорокин покинуть самолет? Где он?» Правее грохало пушечной пальбой. Значит, неподалеку передовая. Калина пытался приподняться хоть на локтях, освободиться от парашюта, но острая боль в затылке обжигала огнем, обессиливала и давила к земле.

«Почему я здесь лежу?»

Откуда-то донеслось гудение мотора. Он поднял глаза к небу. «Нет, это не самолет… Это где-то здесь, на земле…» Заметил: подкатили «виллис» и «санлетучка». А Калина все пытался не растерять остатки сознания, чтобы уследить за своим фотокладом разведчика.

И лишь когда услышал голос генерала Роговцева, снова впал в забытье. И теперь, когда возвращалась память, даже не ведал, что же это было – страшный сон или реальность.

За дверями послышались голоса, но он узнал их, и, может быть, оттого, что они взволновали его, в голове прояснилось, словно щелкнул некий включатель. За дверями шла типичная госпитальная перепалка:

– Постарайтесь не переутомлять больного.

– Зачем переутомлять, дорогой врач! Еще слово, и вы из меня сделаете больного! Я буду сидеть тихо, как мышка! Как совсем маленький мышонок…

– Анзор! – слабо позвал Калина.

– Ага! – воскликнул за дверями Тамбулиди. – Слышите? Зовет сам! Какие могут быть разговоры?

Двери стремительно распахнулись, и в палату неожиданно белый, как в зимнем маскхалате, чуть не влетел Анзор.

– Ну, чего смотришь, генацвале? Ну я… Ну Анзор… Ну пришел… Ну чего смотреть?..

Калина счастливо глядел на него, на душе теплело, к горлу подкатывался судорожный клубок.

Тамбулиди подвинул к постели табурет, уселся и зашептал:

– Знаешь, Костя, какая досада – вай! – разжаловали тебя из гауптманов и лишили медали… Кошмар! А потом повысили в звании и дали другую награду… Теперь ты догнал меня – тоже майор и перегнал – имеешь орден Красной Звезды…

– Анзор, я так рад видеть тебя…

– Ну вот – рад… А врач говорит: «Не переутомлять больного». «Зачем переутомлять, – это я говорю, – я же ему бодрящие специи несу». А он – ко мне в сумку. «Это – бодрящие?» – кричит и достает две бутылки кахетинского. «Да, генацвале, сто лет жизни гарантирует!»

Калина слабым голосом спросил:

– Как же он сумел обыскать тебя?

– Сам удивляюсь. Я его грозно спрашиваю: «Давно этим занимаетесь?» А он мне дерзко: «Чем?» «Грабежом раненых», – объясняю вежливо. Что тут началось, что тут началось – кошмар! Как он зашумит на меня: «А я вот сейчас вашему генералу позвоню!» Ну, известно, я сразу перепугался насмерть. Дрожу перед ним. Что делать, что делать? И тут меня осенило – нашел гениальный выход. «Зачем звонить, дорогой? – говорю. – Я пошутил, понимаешь? Ха-ха-ха, понимаешь? Завтра праздник, понимаешь? Бери вино, пей до дна за Победу, живи сто лет, дорогой…»