– Пятеро? – удивился Вилли. – Это новость. Кто же они?

– Кто? Есть у нас, у русских, такое выражение: ты да я, да мы с тобой… Вот и посчитайте: пятеро!

Их ожидали новые испытания и опасности, а они шутили.

За день до отъезда в Берлин Кристина получила последнюю зашифрованную радиограмму, которая неожиданно напомнила ей недавние во времени и уже такие далекие в жизни студенческие годы. Такие далекие, что они казались нереальными. Почему? Возможно, потому что радиограмма слишком напоминала экзаменационный билет. Тот самый, который содержит наиболее трудные вопросы:

«15. 1. 43. Студентке.

1. Где проходит линия оборонных сооружений немцев на К.?

2. Характер укреплений?

3. В немецкой документации появилось кодовое название “Голубая линия”. Что кроется за названием?

Важны любые подробности.

Профессор».

Во временный лагерь для военнопленных генерал Роговцев решил наведаться, когда узнал о пребывании в нем «нетипичного» немца. Так сложилось, что уже почти год Матвей Иванович вынужден был много времени уделять фашистской пропаганде, особенно с того времени, как в плен захватили корреспондента из Берлина Адольфа Шеера, посланца из геббельсовского министерства. Он убедился, что газетчики смотрят немного дальше в будущее, нежели заурядные вояки. Но то, что сейчас не дает покоя единицам, завтра может стать общим настроением. И значит, это позволяет делать довольно точные прогнозы, что порой играет чрезвычайно важную роль в ратном труде фронтовых разведчиков.

Лагерь был расположен в неглубокой балке, на быструю руку огороженной колючей проволокой. Охраняли его только два автоматчика. Тем не менее пленные вели себя смирно, послушно, дисциплинированно исполняли все приказы и распоряжения. Известное немецкое выражение «порядок есть порядок» здесь действовало безотказно.

Все лагерное начальство состояло из одного лейтенанта-переводчика, который одиноко скучал над бумагами за низеньким столиком прямо под открытым небом.

Сюда и вызвали «нетипичного», который был записан как Отто Хубе. И вот уже щелкают немецкие каблуки, грудь выпячена вперед, руки – по швам с немного отведенными в стороны локтями. Одет в форму рядового вермахта. Глаза пугливые, настороженные.

– Скажите, почему вы в форме рядового?

– Яволь. По профессии я – журналист. Как слишком близорукий, от службы в армии был освобожден.

Однако война длилась два года, а не два месяца, как планировалось, и меня мобилизовали тоже.

«Да, за два года мы перемолотили отборные части вермахта, – подумал Матвей Иванович. – С резервами у немцев туговато, дошла очередь и до таких…»

Отто Хубе сказал, что будто бы появление его на фронте никак не зависело от «тотального гребешка».

– Именно, ведь если я могу работать в тыловой газете, то почему не смогу во фронтовой?

– Вы не ответили на мой вопрос, – напомнил генерал Роговцев.

– Яволь. Я отвечаю на ваш вопрос, герр генерал. Немного терпения, и вы в этом убедитесь.

– Тогда продолжайте, если считаете нужным.

– Яволь. Недавно мне предоставили кратковременный отпуск. Обстоятельства вынудили меня задержаться дома сверх срока на две недели. Военная жандармерия сочла меня дезертиром, когда я уже возвращался к месту службы. Меня сразу же разжаловали и включили рядовым в штрафной батальон. Все делалось очень быстро – как раз начался штурм Краснодара вашими войсками. Наш батальон сразу же бросили в самое пекло. Спасения не было: впереди – атакующие ряды русских, сзади – эсэсовцы с пулеметами. Это был не бой, а настоящая бойня. Словно нас, штрафников, специально отобрали с одной целью – перебить. Бессмысленно? Но все происходило именно так.

– Как же вы спаслись? – поинтересовался Роговцев.

– Когда я увидел, что около меня все валятся убитыми, я упал в первую попавшуюся воронку. В ней я дождался конца боя и сдался в плен. С меня хватит!

– Значит, вы, можно сказать, добровольно и сознательно сдались в плен. Скажите, о чем вы думали?

– Яволь. Солдаты давно знают, что радиотреп насчет того, будто русские расстреливают пленных, – ложь, геббельсовские басни. Об этом не говорят, но знают… однако большинство боится сдаться в плен, ибо помнят, что мы натворили на вашей земле. Я лично никакого преступления не совершил. Бой, в котором я принял участие, был первым в моей жизни. Я никого не убил и не пытался убить. Чего же мне бояться плена, которого все равно не миновать? Если повезет остаться живым в этой гигантской бойне…

– Откуда у вас такая уверенность?

– Я могу отвечать откровенно?

– Разумеется, иначе мы лишь потеряем время.

– Вы утверждаете, что хотите видеть свободную Германию без фашистов. Об этом слышат солдаты, когда на передовой с вашей стороны говорят немцы, попавшие в плен. Я в это верю.

– А другие?

– Кто знает. Все делают вид, будто ничего не слышали и не видели. Эта тема для разговора запретна. Она опасна. За такие разговоры обеспечен расстрел – как за распространение пораженческих настроений и измену фюреру.

– Вы хотите сказать, что только уверенность в том, что с вами ничего плохого в плену не случится, побудила вас поднять руки?

– Нет, не только.

– Говорите.

– Яволь. Я не буду ругать фюрера и орать для видимости «Гитлер капут!». Я твердо знаю: война нами проиграна. «Третий рейх» подписал себе приговор еще в тот день, как войска вермахта перешли вашу границу. В тот день фашизм обрек себя на гибель. Катастрофа неминуема. Но сколько жертв тащат за собой фашисты! Людей, совершенно не причастных к их ужасающим преступлениям. «Тотальная война» уничтожает Германию. На смерть гонят подростков, стариков, непригодных к военной службе. Всех под пули! Всех на истребление, на гибель. Сталинград вызвал у фашистов еще большую жестокость. Только глупый человек или закопченный кретин может питать надежду на выигрыш в этой войне. Я сдался в плен, и я доволен: я буду жить.

– Из чего вы сделали такой вывод?

Пленный впервые усмехнулся:

– Мы в плену. А нас кормят. Даже сигареты дают… Отсюда и выводы.

Многие мысли вызывала эта беседа, когда генерал Роговцев возвращался в свое «хозяйство» на околице Краснодара.

Краснодар. Генерал Роговцев был хорошо знаком с этим городом издавна, еще со времен Гражданской войны, когда служил в разведке 9-й армии. Потом, в довоенное время, не раз наведывался в Краснодар по служебным делам. И каждый раз замечал изменения: новые стройки, клубы, санатории, дома отдыха. Этот пропеченный солнцем город словно год за годом вопреки всем законам природы молодел. Он буквально расцветал в зеленеющем море акации, абрикосовых и яблоневых деревьев.

А теперь, когда вместе с войсками Роговцев вошел в город, то сначала не узнал его. Краснодар был полностью разрушен, взорван, сожжен, изуродован, расстрелян… На каждом шагу – следы нечеловеческих кровавых преступлений, которые сейчас одно за другим записываются в томах Чрезвычайной комиссии, прибывшей из Москвы.

Город планомерно разрушали истребительные зондеркоманды. Деревья сжигали из огнеметов. Дома подрывали. Заключенных, еще оставшихся в живых, расстреливали прямо в камерах. В каждом карцере нашли по трупу – в людей стреляли сквозь очко в двери. Пепелища, руины, трупы… Взорваны здания институтов, техникумов, школ, библиотек, больниц, домов культуры и отдыха, кинотеатров и клубов. Такая же судьба постигала сотни и сотни жилых домов. Разрушения были столь велики, что центральные улицы Красная и Пролетарская оказались сплошь заваленными обломками. Пришлось танками утюжить кучи битого кирпича, чтобы проложить пригодные для проезда дороги. А людям все еще мерещились повешенные на уцелевших деревьях.

Майор Тамбулиди едва нашел кое-как уцелевший домик для размещения служб генерала Роговцева. Но что в домике из двух комнат и кухни разместишь? Пришлось в приусадебном участке поставить военные палатки и рыть землянки.