Вскоре послышался далекий рокот, который ежеминутно усиливался, и казалось, от этого громыхания все вокруг еще больше замирало, сдерживало дыхание и шорох. Колонна двигалась с притушенными огнями, машины придерживались дистанции. Впереди трещали мотоциклы с колясками, на каждой из которой торчал тяжелый пулемет, сидели внимательные дозорные. Машина за машиной миновали каменные громады, где затаились гауптман и ефрейтор, а ночь молчала, и когда наконец она взорвалась огнем безжалостного, быстротекущего боя, это показалось даже Шееру неожиданным. Массированный пулеметно-автоматный огонь, взрывы гранат, вспышки и зарево разрывали темноту, и уже были видны охваченные страхом лица в отблесках пылающих машин. Непонятным образом гауптман Шеер оказался среди панически мечущихся солдат, которые рассыпались во все стороны, с ходу падая по обочинам дороги и яростно отстреливаясь из автоматов наугад.

– Огонь! – кричал гауптман, размахивая пистолетом.

Кто-то грубо свалил его, прижал к земле, прохрипел на ухо:

– Не дурите, гауптман, еще успеете заработать свой крест!

Стрельба не утихала, но Шеер почувствовал, что стреляют только немцы и никто им не отвечает. Рядом с ним лежал офицер, который, вернее всего, и сбил его с ног. Шеер искоса поглядел на него, тот напряженно всматривался в темноту.

– Кажется, все закончилось, – наконец решил он. – Подъем, гауптман!

– Черт бы побрал охрану! – со злостью выругался Шеер, отряхиваясь. – Нас чуть не перестреляли, словно куропаток. Ганс, где тебя нелегкая носит?

К ним, задыхаясь, бежал обвешанный сумками, с автоматом в одной руке и измазанным чемоданом в другой запыхавшийся Ганс Лютке.

– Г-г-гос-по-дин г-гауп-тман, – испуганно пролепетал он, – п-поз-воль-те д-до-ложить: н-нашу м-маши-ну с-сож-гли…

– Только этого не хватало! – гневно процедил Шеер.

– Что это он у вас, с перепугу? – спросил офицер.

Шеер взглянул на его погоны.

– Невезение, обер-лейтенант. Под Нальчиком мы попали под бомбежку русских, у Ганса контузия. А теперь вот – пули партизан… Я не удивлюсь, если мой Ганс вообще потеряет речь…

Обер-лейтенант захохотал.

– Отправьте его в фатерлянд, девочки его быстро излечат!

– Обер-лейтенант, из вас вышел бы популярный терапевт. Но Ганс желает умереть за фюрера.

– Да, контузия у него серьезная, – усмехнулся офицер, который, судя по всему, не спешил сложить голову ни за фатерлянд, ни за фюрера.

– Ганс, фотоаппаратура цела?

– Да-да, г-гос…

– Вот что, Ганс, общаясь с тобой, я скоро сам стану заикой. Отвечай мне только «да» или «нет». Вполне достаточно! Мало того, что загубил машину…

– Зато вы сохранили жизнь, господин гауптман, – возразил обер-лейтенант, который навострил уши, когда услышал об аппаратуре, и теперь ощупывал глазами добротные кожаные чехлы, которые имели довольно красноречивый вид. – Вы, вероятно, журналист?

– Не совсем, – ответил гауптман. – Но охотно удовлетворю ваше любопытство: Адольф Шеер, историк.

– О, кое-что уже слышал о вас в нашем штабе. Это вы должны написать книгу о немецкой победе на Кавказе?

– Да, задание рейхсминистра пропаганды доктора Йозефа Геббельса…

– Позвольте и мне отрекомендоваться: Шютце, связной офицер генерал-полковника фон Клейста.

– Высокий пост!

– Ну что вы! Лишь громко звучит. Таких офицеров, как я, немало.

– А что, если я между делом напишу о вас небольшой очерк в армейскую газету? Я своими глазами видел, как храбро вы действовали в стычке с партизанами…

– Вы тоже… А впрочем, такие эмоциональные встряски придадут вашей книге необходимый колорит.

– Безусловно!

– Однако я советовал бы вам, господин Шеер, рисковать с умом. Иначе некому будет писать очерк обо мне. А это досадно, ибо я человек очень тщеславный. Кстати, мой штабной «мерседес» уцелел, и в нем найдется два свободных места.

– Искренне благодарю, если это приглашение.

– А что же другое? Едемте!…

– Вам, собственно, куда? – спросил Шютце уже в машине.

– До ближайшего городка, – ответил Шеер. – Больших хлопот мы вам не причиним. Это же надо – потерять машину в такой близости от цели. Воистину горькая насмешка судьбы…

– А в городке к кому? – поинтересовался обер-лейтенант.

– Служба безопасности.

– Так вы к штурмбаннфюреру Хейнишу? – почему-то обрадовался Шютце. – Знаю его, несколько раз привозил штабные пакеты… Сдам вас ему, господин Шеер, с рук на руки, как малого ребенка!

– Боже мой, обер-лейтенант, а вы и в самом деле умеете заботиться – и хорошими тумаками, и любезными услугами… Но сами со временем убедитесь: я очень благодарный человек.

– Ах, господин Шеер, не дразните меня соблазнительными намеками…

– А в чем дело? Почки, печень?

– Как у буйвола! – с апломбом заверил Шютце. – Но вы слышали последние новости?

– Нет. Что-нибудь интересное?

– Уже из Берлина передают, что судьба Кавказа решена. Наши войска взяли Малгобек и с ходу вышли на последний закрепленный рубеж перед Владикавказом – так называемые Эльхотовы ворота. Еще одно усилие, и перед нами откроется свободный путь на Тифлис и Баку.

– И что же из этого следует?

– Вы представляете, сколько нам, офицерам штаба, прибавится работки?

– Ах, вот вы о чем?

– Об этом самом! А вам я советую немедленно ехать к тем самым Эльхотовым воротам, чтобы не пропустить еще одной победы. Впечатления для книги и все такое прочее…

– Мне приходится, обер-лейтенант, вас все время благодарить. Вы меня просто вяжете по рукам и ногам прочным канатом внимания. Тогда сделаем так: во Владикавказе я устрою пирушку, и первым гостем будете вы. Принимаете приглашение?

– Еще бы! Только чтобы без сомнительных девиц, но с женщинами. Я отдал бы продпочтение осетинке…

– У вас неплохой вкус. Хотите, я прочту вам, какие встречаются осетинки?

– Охотно послушаю!

Адольф Шеер вытащил дневник.

– Это я делал некоторые цитатные выписки для книги – ведь библиотеки Берлинского университета в чемодан не упакуешь. Вот выписка из «Жизни царицы цариц Тамары», работы средневекового грузинского историка Васили: «Говоря по-старому, “рожденный слепым – слепым и покинет мир”, под этим имеется в виду каждый, кто не видел Тамары. Правильное строение тела, темный цвет глаз и розовый оттенок белых ланит, стыдливый взгляд, манера величаво и свободно бросать взоры вокруг себя, приятная речь, веселая и лишенная развязности, голос, который услаждает слух…»

– И в самом деле – царица, да и только… Но при чем здесь осетинки?

– Терпение, обер-лейтенант, вы не дослушали. Дело в том, что царица Тамара – осетинка!

– Все ясно, гауптман. Вы меня окончательно убедили. Других доказательств не требуется…

За веселой беседой и не заметили, как въехали в город. Но улицы его сами напомнили о себе. Поперек одной торчала изуродованная грузовая машина. Откуда-то густо валил дым, безусловно с пожара. Полным ходом раскатывали мотоциклы и суетливо бегали солдаты с оружием наготове.

– Майн готт! – воскликнул Шютце. – Неужели и сюда заглянули партизаны?

– Похоже на то, – озабоченно отозвался Шеер. – По крайней мере, бомбовых воронок что-то не видно. Однако, наверное, у Хейниша узнаем обо всем подробно…

– Непременно! – согласился Шютце.

Кирпичное здание СД тоже имело свежие, о многом говорящие следы ночной стычки – стена, обращенная к улице, была наискось посечена пулями. В одно из окон, очевидно, влетела граната. Стекла в других окнах были пробиты пулями. Во дворе все было в движении: строились солдаты, озабоченно сновали офицеры, отовсюду слышались короткие военные команды. В самом помещении гулял сквозняк.

В приемной штурмбаннфюрера сидел рыжий здоровяк со странно равнодушным среди всеобщего возбуждения выражением лица. Он одним пальцем, явно от нечего делать или от скуки, тыкал в клавиатуру пишущей машинки.