Где же та ледяная Патриция, которая встретила ее всего лишь час назад?

– Больше, чем ваш баннфюрер?[26] – шутливо спросила фрейлейн.

– И больше, чем Хейниш, – серьезно ответила женщина. – Он всегда считал меня лишь упрямой католичкой, что в глазах наци – тоже грех. Они же откинули гуманность и мораль. Десять христианских заповедей противоречат их всемирному разбою. Разве можно уничтожать миллионы людей с заповедью «не убий»? Разве можно грабить целые страны с заповедью «не укради»? Вот почему я – «элемент».

Короткая пауза, колебание – и неожиданное признание:

– Вы не бойтесь за мою несдержанность, Кристина. Я таилась даже от мужа. Не потому, что боялась за себя, о нет… Я боялась за него самого, это он ужаснулся бы насмерть. А с перепугу мог и развестись! Что тогда стало бы с Адольфом? Вот так и жила со своими мыслями в одиночестве…

– Почему же доверились мне? – теперь об этом важно было узнать. – Женщине, которую впервые увидели? В эсэсовской форме! Почему?

– Не знаю, – вздохнула Патриция. Видно было, что она сама силится разобраться в том, что толкнуло ее на откровенность. – Может быть, потому, что вас полюбил Адольф… Возможно, потому, что вы не верите в его гибель… Кто знает… У меня возникло ощущение, что вам можно сказать. Почему? Вряд ли отвечу… Только чувствую, что можно… А это так важно для каждого, – закончила она с горечью, – кто годами прозябает в дурмане и еще не угорел…

– Спасибо, мама, – расстроганно проговорила Кристина. – Я понимаю вас, мне тоже… – и прервала разговор.

Нет, на сегодня-таки хватит! Хотя одно важнейшее дело еще не выполнено…

– У меня к вам есть просьба, мама…

– Какая, моя дорогая? Говорите смело.

– Не позволите ли вы мне украсить свою комнату портретом Адольфа? Хочу, чтобы он всегда смотрел на меня…

– О! Я сама хотела вам это предложить. Да заговорилась, и вы меня опередили. Берите, конечно…

– Вы даже не представляете, как я вам благодарна!

– Почему же? Однако и у меня есть к вам просьба.

– Какая? Если смогу…

– Я не попрошу у вас ничего невозможного…

– Так какая просьба? Я слушаю.

– Не ходите в этом доме в кладбищенском одеянии. Черное вам не к лицу!

– Обещаю! – весело засмеялась фрейлейн Кристина Бергер.

Штандартенфюрер Хейниш явился в приемную Кальтенбруннера за пять минут до назначенного срока. Ведь известно: обергруппенфюрер – точно отлаженный механизм в людском обличье. Пунктуальный во всем, хоть часы по нему сверяй. Говорят, что будто бы смыслом его жизни является образцовое исполнение служебных обязанностей. Для него важна только работа, и больше ничего. Эмоции и чувства ему неизвестны. Пять минут нужны были Хейнишу для стопроцентной гарантии, чтобы не опоздать.

В приемной сидел за столом дежурного уже знакомый ему холодный и безразличный штурмбаннфюрер Пауль Шенк. Хейниш радостно было поприветствовал его, но этот идеально прилизанный порученец ответил ему равнодушным, едва заметным кивком.

«Напрасно я распинался перед ним в вагоне, – запоздало посетовал Хейниш, – с этим идолом не завяжешь приятельских отношений».

Штандартенфюрер мысленно считал секунды, чтобы не смотреть на хронометр под тусклым взглядом заледенелого эсэсовца. А то ведь еще и подковырнет его в своем обществе эта чистенькая тыловая крыса. Эти вышколенные «завоеватели», даже издали не нюхавшие фронтового пороха, взяли моду пренебрежительно вести себя с «боевыми» коллегами, которые способны, мол, только на черную, грязную работу и которые решают все проблемы рейха со школярским однообразием – пулями и виселицами. Интересно было бы узнать, а каким иным способом возможно «обезлюдить» жизненное пространство? Нужны и чернорабочие для «германизации» всех земель рейха…

Точно в назначенное время на пульте дежурного звякнул звонок. Пауль Шенк холодно огласил:

– Вас ждут, господин штандартенфюрер.

Хейниш вошел четким шагом, собранный, внимательный. Заученно выбросил руку:

– Хайль Гитлер!

– Хайль!… Садитесь, Хейниш, – шеф имперской службы безопасности показал на кресло возле огромного полированного стола. Этот спецстол мог прошить посетителя пулеметной очередью. Достаточно нажать нужную кнопку… Такое «канцелярское» чудо имели в своем служебном пользовании считанные чиновные особы рейха.

Посреди стола столбиком лежало с десяток белых тоненьких папок. «Личные дела, – узнал Хейниш. – Чьи?»

Обергруппенфюрер большими шагами мерил кабинет. Курил сигарету. Молчал, вероятно переключаясь мысленно на новое дело. Хейниш притих в кресле, бдительно следя за сменой выражений удлиненного, иссеченного дуэльными шрамами лица шефа.

– Хорошо устроились? – спросил наконец Кальтенбруннер.

– Превосходно, господин обергруппенфюрер! – Хейниш подхватился на ноги.

– Не суетитесь. Сидите.

– Слушаюсь!

– Мне доложили: вы привезли даму.

«Это тот – прилизанный подонок из приемной», – взял себе на заметку штандартенфюрер.

– Так точно! – ответил, будто отрапортовал.

– Кто она? – спросил шеф.

– Шарфюрер Кристина Бергер. Переводчица. Из фольксдойче.

– Какие языки?

– Немецкий, русский, украинский.

– Для Кавказа – целесообразно. Зачем она вам здесь?

– Вообще-то нужда в ее услугах отпала…

– Почему ше привезли?

– Она беременна. Я привез фрейлейн к матери ее жениха. Он погиб. Уже все улажено.

– Детальнее. С фамилиями.

– Летом прошлого года к нам прибыл корреспондент из ведомства Геббельса гауптман Шеер. Специальность – историк. Цель – создание книги на тему «Завоевание Индии на Кавказе». Свои обязанности выполнял старательно, неоднократно выезжал на передовые позиции фронта, принимал участие в вооруженных столкновениях. Награжден медалью «За военные заслуги». В октябре прошлого года погиб во время боевого вылета, в котором принял участие по собственной инициативе.

– С ним ясно. Она?

– Проверена мной лично. Сирота: родители репрессированы большевиками. С Шеером у нее возникла взаимная любовь. В брак собиралась вступить здесь, в Берлине. В районе Шарлоттенбург живет фрау Патриция Шеер, мать Адольфа, вдова погибшего в первые дни войны под Брестом пехотного полковника Теодора Шеера. У фрау Шеер и поселили фрейлейн Бергер.

– Понятно.

Кальтенбруннер сел за стол. Старательно погасил в пепельнице сигарету.

– В вашей новой службе фрейлейн Бергер не нужна. Все ваши переводчики владеют перечисленными языками.

Хейниш не осмеливался возражать. Ловил каждое слово шефа.

– В тайных службах лишних не держат. Сделаем так. Оформите ей отпуск по состоянию здоровья. Бессрочный, – коротко усмехнулся. – Пусть у шефа гестапо Мюллера сократятся заботы.

– У господина Мюллера? – насторожился Хейниш.

– Что вас удивляет?

– Чем она может заинтересовать группенфюрера Мюллера?

– Он прощупывает всех.

И, увидев по выражению лица Хейниша, что тот воспринял его сообщение слишком прямолинейно, уточнил:

– Проверяет. Каждого. Ежегодно.

– И меня – тоже?

– Я сказал: всех!

– Но ведь «все» – это…

– Стоп! Не советую высказываться вслух о группенфюрере Мюллере. Ни при каких обстоятельствах. Только в этом кабинете. И только если я сам спрошу. Усвоили?

– Так точно, господин обергруппенфюрер!

– Залог успеха: как можно больше знать – как можно меньше говорить. Лучше – вообще не говорить. Старательно исполнять свои обязанности. Любая личная инициатива должна быть согласована.

На минуту он задумался и решил развить мысль подробнее:

– Иногда у нас одним делом занимаются сразу несколько ведомств. Независимо друг от друга и не информируя соперников: награду получает тот, кто первым добьется успеха. Поэтому четкой дифференциации секретных служб практически не существует. В результате случается путаница. С печальными последствиями. Иногда – с трупами. Человеку, не знакомому со всеми тонкостями скрытых интриг, очень легко свернуть себе шею. Если уютный уголок на кладбище вас еще не интересует, будьте осторожны в оценках ситуаций, которые не касаются ваших непосредственных служебных нужд.