Квинтина III Я здесь один, совсем один — В том смысле, что интеллигента Ни одного здесь нет. Вершин Сосновый говор. Речки лента Зеркальная в кудрях долин. Отрадны шелесты долин И влажная влекуща лента. Среди людей я все ж один, И, право, тоньше шум вершин Для слуха грез интеллигента. Искусство — для интеллигента: Среди невест лишь он один Ждет, чтобы даже кинолента Струила аромат долин, И свято любит свет вершин. Стремитесь к холоду вершин, Привыкшие к теплу долин, Беря пример с интеллигента. Пусть из ползучих ни один Не падает, виясь, как лента. Милей всех лент — любимой лента, Она превыше всех вершин. Внемлите, жители долин, Всей гамме чувств интеллигента: Взлет — смысл единственный один! Квинтина IV Любовь приходит по вечерам, А на рассвете она уходит. Восходит солнце, и по горам, И по долинам лучисто бродит, Лучи наводит то здесь, то там. Мир оживает то здесь, то там, И кто-то светлый по миру бродит, Утрами бродит, а к вечерам Шлет поцелуи лесам, горам И, миротворя весь мир, уходит. Уходят горы, и век уходит. И что звучало по вечерам, Забыто к утру. Лишь память бродит, Как привиденье, то здесь, то там, Да волны моря бегут к горам. Нам надоели низы — к горам Мы устремились: ведь солнце там! А вечерами оно уходит… Тогда — обратно: по вечерам Уходит Ясность, и Нежность бродит. Пока мы юны, пока в нас бродит Кровь огневая, спешим к горам: Любовь и Солнце мы встретим там! Пусть на закате оно уходит, Она приходит по вечерам… Лэ I О вы, белосиреневые сны, Объятые вервэновой печалью! О, абрис абрикосовой весны! О, личико, окутанное шалью Лимонною, ажурною, кисейною! О, женщина с душой вервэновейною, Приснившаяся в оттепель февралью!.. Приснившееся в оттепель февралью — В моем коттэдже у кривой сосны — Лицо под фиолетовой вуалью, Лицо, глаза которого грустны И, как вуаль, немного фиолетовы, Я знал тебя, и, может быть, от этого Мне многие туманности ясны… Мне многие туманности ясны, Они влекут недостижимой далью… Ах, все наливки для меня вкусны, Но предпочту кизилью и миндалью; От них мои мечты ажурно кружатся, То ярко грозоносятся, то вьюжатся, Как ты, рояль с надавленной педалью… О ты, рояль с надавленной педалью И с запахом вервэновой волны, Ты озарял квартиру генералью Созвучьями, текущими с луны… Улыбки уст твоих клавиатурные… Ее лица черты колоратурные На фоне бирюзовой тишины… На фоне бирюзовой тишины Я помню краску губ ее коралью, Ее волос взволнованные льны И всю ее фигуру феодалью… Мы не были как будто влюблены, А может быть — немного: ведь под алью Ее слова чуть видны, чуть слышны… Ее слова чуть видны, чуть слышны, Заглушены поющею роялью И шумом голосов заглушены, Они влекут мечтанно к изначалью — И я переношу свои страдания В великолепный хаос мироздания, Создавший и холеру, и… Италию! Создавший и холеру, и Италию, Тебе мои моленья не нужны… Мне хочется обнять ее за талию: Ее глаза зовущие нежны; В них ласковость улыбчиво прищурена, Им фимиамов множество воскурено… — О вы, белосиреневые сны!.. О вы, белосиреневые сны, Приснившиеся в оттепель февралью! Мне многие туманности ясны, И — ты, рояль с надавленной педалью… На фоне бирюзовой тишины Ее слова чуть видны, чуть слышны Создавшему холеру и Италию… Berceuse сирени Когда сиреневое море, свой горизонт офиолетив, Задремлет, в зеркале вечернем луну лимонно отразив, Я задаю вопрос природе, но, ничего мне не ответив, В оцепененьи сна блистает, и этот сон ее красив. Ночь, белой лилией провеяв, взлетает, точно белый лебедь, И исчезает белой феей, так по-весеннему бела, Что жаждут жалкую планету своею музыкой онебить, Бряцая золотом восхода, румяные колокола. Все эти краски ароматов, всю филигранность настроений Я ощущаю белой ночью у моря, спящего в стекле, Когда, не утопая, тонет лимон луны в его сирени И, от себя изнемогая, сирень всех нежит на земле. 1918 — VI Последние зеленые листки… На эстляндском ли берегу, восемнадцатого ноября, У Балтийского в сизый цвет моря выкрашенного, Над вершинами гор и скал — я над крышами иду, паря, В бездну тучи летят песка, шагом выкрошенного. Что за пламенная мечта, увлекающая, словно даль, Овладела опять душой? чего выскочившая И вспорхнувшая снова ввысь, возжелала ты, птица-печаль, В это утро, как малахит, все заиндевевшее? Цель бесцельных моих шагов — не зеленые ли вы, листки, Уцелевшие от костлявой, — сочувствующие, — Той, что осенью все зовут, покровительницы чар тоски, Той, чьи кисти — шалобольные, безумствующие?… |
