Чары соловья Но соловей не величавей Меня, а все ж он — соловей, Чья песнь посвящена дубраве И первым трепетам ветвей! В его бесцельном распеванье Не больше смысла, чем в траве, И все же в нем очарованье, — В ничтожном этом соловье! И в пенье бестенденциозном Не мудрость высшая ль видна? Не надо вовсе быть серьезным, Когда томит тебя весна! Весной упиться всем уменьем Души безразумной умей! Так говорим волшебным пеньем Тебе и я, и соловей! Возрождение Величье мира — в самом малом. Величье песни — в простоте. Душа того не понимала, Нераспятая на кресте. Теперь же, после муки крестной, Очищенная, возродясь, Она с мелодией небесной Вдруг обрела живую связь. Освободясь от исхищрений Когтистой моды, ожил стих — Питомец чистых вдохновений И вешних радостей живых. И вот потек он ручейково, Он бьет струей поверх запруд, И нет нигде такой оковы: Зальдить ручей — мой вольный труд! «Эти» мужчины Предвижу критиков ухмылки, Их перекошенные рты. Их презирает стих мой пылкий — Явленье истой красоты! Огонь святого вдохновенья Растопит скептицизма лед, И критиков в одно мгновенье Закружит мой водоворот. В нем эти лысые, косые, Кривые, пошлые и все, Кем разукрашена Россия, Вдруг явятся во всей красе. И взвоют «евнухи Парнаса», Кружась передо мной волчком: «Позволь, о автор „Ананасов“, Тебя ругнуть… чуть-чуть… бочком: Ведь при такой дороговизне Как нам прожить без руготни?»… Нет, кроме шуток, эти «слизни» Существовали в оны дни. Почти что мной напропалую Меня угодливо браня, В глаза — чуть руки не целуя И ремесло свое кляня… Вне политики Где ходит море синим шагом То к берегу, то к островам, Нет плаца бешеным ватагам, Нет фразы взбалмошным словам; Где в зелень берегов одета Златисто-карая река, Здесь нет ни одного «кадета», Ни одного «большевика». И где в растущем изумруде Лесов и поля дышит Бог, Здесь братьями живут все люди И славословят каждый вздох. И здесь, где лишь от счастья плачет Живой, где горести чужды, Здесь нет политики, и значит: Нет преднамеренной вражды! Доказательство рабства Есть доказательство (бесспорней Его, пожалуй, не найти!) Что вы, культурники, покорней Рабов, чем вас ни возмути! — Вы все, — почти без исключенья, И с ранних юношеских лет, — Познали радость опьяненья И пьяных грез чаруйный бред. И что же? Запрещенье водки — Лишенье вас свободных грез — Вы, — апатичны, вялы, кротки, — Перенесли, как жалкий пес! Вы без малейшего протеста Позволили вас обокрасть, — И ваше грезовое место Взяла разнузданная власть! Пожалуй, с солнцем и с сиренью Могли б расстаться без борьбы?!.. Примите ж хлесткое презренье Мое, культурные рабы! Соната «Изелина» (Кнут Гамсун, «Пан») I. Встреча Спи, спи! пока ты будешь спать, Я расскажу тебе о ночи Моей любви, как не отдать Себя ему — не стало мочи. Я дверь ему забыла запереть Свою шестнадцатой весною: Ах, веял теплый ветер, ведь, Ах, что-то делалось со мною!.. Он появился, как орел. Мы встретились однажды утром Перед охотой. Он пришел Из странствий юно-златокудрым. Со мной по саду он гулял, И лишь меня рукой коснулся, Он близким, он родным мне стал. В нас точно кто-то встрепенулся. И у него на белом лбу Два лихорадочных и красных Пятна явились. Я судьбу Узрела в них — в желаньях страстных. II. Наивность Потом… Потом я вышла в сад, Его искала и боялась Найти. А губы чуть дрожат Желанным именем. Смеркалось. Вдруг он выходит из кустов И шепчет: «Ночью. В час». Вздыхает. Вдыхает аромат цветов. Молчит. Молчит — и исчезает. Что этим он хотел сказать: «Сегодня ночью. В час»? — не знаю. Вы это можете понять? Я — ничего не понимаю. Что должен он уехать в час, Хотел сказать он, вероятно?… Что мне за дело! вот так раз: Зачем мне это непонятно?… |
