1917. Апрель Гатчина Трагическая поэза О, что за ужасный кошмар: Исполненные вольной нови, Мы не хотим пролитья крови, Но жаждет крови земной шар!.. Людскою кровью он набух, — Вот-вот не выдержит и лопнет… Никто не ахнет и не охнет, И смерть у всех захватит дух. Ну что ж! Пусть — коли суждено! Но мне обидно за Россию: Свободу обретя впервые, Погибнет с миром заодно… Хоть «на миру и смерть красна», Но жизнь-то, жизнь ее в расцвете! Теперь бы ей и жить на свете, Когда свободна и ясна. Что ж, вновь за меч? Что ж, вновь в окоп? Отстаивать свою свободу? Лить кровь людскую, словно воду, И, как в постель, ложиться в гроб?! Я не могу, не смею я Давать подобные советы… Дороже этой всей планеты — Жизнь неповторная твоя! А если нет? А если нет, — Как насмеется враг над нами, Над женами, над матерями! Тогда на что же нам и свет?… Но вместе с тем не защищать, Не рисковать — погибнуть все же, Что делать нам, о Боже, Боже! На нас — заклятия печать!.. Одна надежда, что солдат Германский, вдохновляем веком, Стать пожелавши человеком, Протянет руку нам, как брат… Так сбрось последнего царя, Европа старая, с престола: Забрезжит с легкостью Эола Над миром мирная заря! О, как ничтожен человек, Хотя бы даже гениальный, Пред мыслью глубоко-печальной О мертвой жизни всех калек! 1917. Апрель
Гатчина Каприз царя Царь на коне, с похмелья и в дремоте, И нищая красавица в лесу. Развратница в забрызганных лохмотьях, Похожая на рыжую лису… Смеется царь: «Когда бы были седла!.. Но может быть ко мне вы на седло?» Бесстыдница расхохоталась подло, Смотря в глаза вульгарно, но светло: «У вашего величества есть кони, И если не с собой, то при дворе… Вы их не пожалейте для погони, — Тогда мой труп настигнут на заре. А я… А я ни за какие средства Не смею сесть в одно седло к царю: Я — нищая, и я порочна с детства, И с Вами мне не место, говорю». Царь запылал и загремел он: «Падаль! Как смела ты разинуть рабский зев?» С коня он слез и — поясненье надо ль? — Царь взял ее, как черт, рассвирепев. Он бил ее, он жег ее нагайкой, То целовал, то рвал за волоса… И покраснело солнце над лужайкой, И, как холопы, хмурились леса. А нищая, в безумьи от побоев, Громила трон царя до хрипоты: — Моя болезнь взята самим тобою, — Страдай, дурак, меня не понял ты! 1911. Село Дылицы Поэза истины В ничем — ничто. Из ничего — вдруг что-то, И это — Бог. В самосозданье не дал Он отчета, — Кому б Он мог? Он захотел создать Себя и создал, Собою прав. Он — Эгоист. И это так же просто, Как запах трав. Бог создал свет, но не узнали люди, Как создан свет. И поэтично ль грезит нам о чуде, И Бог — поэт! И люди все — на Божие подобье: Мы — богодробь. И если мы подвластны вечной злобе, Отбросим скорбь: Не уничтожен Богом падший ангел, Не умерщвлен. Он — в женщине, он в бешеном мустанге, — Повсюду он. Так хочет Бог. Мечты Его пречисты. И взор лучист. Природа, Бог и люди — эгоисты: Я — эгоист! 1912. Лето Веймарн Поэза оправдания Я — Демон, гений зла. Я Богом пренебрег! За дерзостный Мой взлет Бог возгордился мною, Как перлом творчества, как лучшею. мечтою, Венцом своих забот, венцом своих тревог. Я — Демон, гений зла. Я Богом пренебрег! Но я Его люблю, как любит Он Меня: Меня ожизнил Бог, экстазом осиянный! И ныне Я Его приветствую «Осанной»! Я Демон, гений тьмы, пою Поэта дня И я Его люблю, как любит Он меня! Меня вне Бога нет: мы двое — Эгобог. Извечно Мы божим, но Нас не понимали. О, человечество! В подсолнечной эмали Начертаны слова, как упоенья вздох: «Нет Бога вне меня! Мы двое — Эгобог!» 1912. Лето Веймарн Поэза не для печати Остритесь, ядовые иглы! Плетись, изысканный тернец! Мы зрить Антихриста достигли, Свой оголгофили конец. Грядет иллюзно опобеден, Как некогда Христос, Протест, И он исстраждал, чахл и бледен Жених незачатых невест… Наш эшафот — не в Палестине У плодоструйных жирных вод, А в отелесенной пустыне В столице Культры эшафот. Moderne-Голгофа измельчала: Не три креста, а миллиард, Но там и здесь — одно начало, Одно заданье и азарт. Мы, двойственные изначально, Растерянно даем вопрос: «Антихрист у Христа опальный, — Не псевдонимный ли Христос?» |
