1915. Май Эст-Тойла Поэза о людях Разве можно быть долго знакомым с людьми? И хотелось бы, да невозможно! Все в людских отношеньях тревожно: То подумай не так, то не этак пойми!.. Я к чужому всегда подходил всей душой: Откровенно, порывно, надежно. И кончалось всегда неизбежно Это тем, что чужим оставался чужой. Если малый собрат мне утонченно льстит, Затаенно его презираю. Но несноснее группа вторая: Наносящих, по тупости, много обид. И обижен-то я не на них: с них-то что И спросить, большей частью ничтожных?! Я терзаюсь в сомнениях ложных: Разуверить в себе их не может никто! И останется каждый по-своему прав, Для меня безвозвратно потерян. Я людей не бегу, но уверен, Что с людьми не встречаются, их не теряв… 1915. Май Эст-Тойла Поэза безнадежия Я чем-то подавлен, я чем-то стеснен. Нет слов подходящих для звончатых песен. И май в этот год уж не прежне чудесен. И жизнь — полуявь, полубред, полусон. Я чем-то обижен, я как-то устал, Мне так одосадели мелкие люди… Мечтал о безлюдьи, как будто о чуде: Никто из них милого мне не сказал! Как горько от зависти, лести, интриг, От всех подражаний! от всех посвящений! От их увенчаний развенчан мой гений!.. Мне тяжко: я их беспощадно постиг. — Незваная свита терзала весь год Своими заботами, сплетнями, грязью… Ах, есть ли ей равные по безобразью Духовных надежд, меркантильных забот?!.. Какие-то гаденькие толмачи, Мечты толкователи, лексионеры… О как безнадежно бездарны и серы: Их чувства — лягушки, их песни — грачи! Я ими расстроен, я смят, угнетен. Мне надо лечиться безлюдьем все лето. Апатия, леность, усталость. Поэта Во мне убивают, и близок мой сон… …Маруся! Маруся! услышь, помоги! — Ведь только в тебя упоительна вера… Но вижу в руках твоих сталь револьвера, А там, за тобою, не видно ни зги… 1915. Май Эст-Тойла У памятника Комиссаржевской Вера Федоровна! Сегодня Я заехал к Вам из полка: Уж изнервничался я очень, И такая была тоска… Долго вглядывался я, сгорбясь, В Ваши бронзовые черты: В них застыло так много скорби, Вдохновенности и мечты… Я спросил Вас, — о, Вы поймете, Вера Федоровна, о чем!.. Шевельнули едва губами И чуть-чуть повели плечом… А в глазах (в уголках, у носа) Вспыхнул гнев, человечий гнев… Всю бестактность своего вопроса Понял я, плача и покраснев… 1915. Октябрь
Петроград Все — за новь! Дождь за дождем, за бурей буря, За песнью песнь, за болью боль. Чело то хмуря, то лазуря, Живут и нищий, и король. О, всколыхните безмятежность, Благополучье раздробя! Прекрасней после гнева нежность, Как, после муки, вы — себя! Свершайте явные ошибки, Крушите счастье и любовь, Чтоб только не было на Шипке Душ ваших тихо. Все — за новь! Да, все за новь, за блеск, за звонкость, За обиенность и за шаг! Я славлю мудрую ребенкость И молодеческий кулак. Живи, воистину живое, Не уставая звать меня! Пылай восторгом, ретивое: Ведь даже в счастьи скорбен я! 1915. Июнь Эст-Тойла Миррэлия Новые поэзы Том 7-й I. Корона ее светозарности Увертюра («Миррэлия — светлое царство…») Миррэлия — светлое царство, Край ландышей и лебедей. Где нет ни больных, ни лекарства, Где люди не вроде людей. Миррэлия — царство царицы Прекрасной, премудрой, святой, Чье имя в веках загорится Для мира искомой Мечтой! Миррэлия — вечная Пасха, Где губы влекутся к губам. Миррэлия — дивная сказка, Рассказанная мною вам. Миррэлия — греза о юге Сквозь северный мой кабинет. Миррэлия — может быть, в Луге, Но Луги в Миррэлии нет!.. Качает там лебедя слива, Как символ восторгов любви… Миррэлия! как ты счастлива В небывшем своем бытии! 1916. Август Им. Бельск Поэза их оправдания С тех пор, как Эрик приехал к Ингрид в ее Сияиж, И Грозоправа похоронили в дворцовом склепе, Ее тянуло куда-то в степи, В такие степи, каких не видишь, каких не знаешь. Я не сказал бы, что своенравный поступок мужа (Сказать удобней: не благородный, а своенравный) Принес ей счастье: он был отравный, — И разве можно упиться счастьем, вдыхая ужас!.. Она бродила в зеркальных залах, в лазурных сливах, И — ах! нередко! над ручейками глаза журчали… Из них струился алмаз печали… О, эта роскошь не для утешных, не для счастливых!.. Разгневан Эрик и осуждает он Грозоправа: — Такая жертва страшнее мести и ядовитей. Поют поэты: «Любовь ловите!» Но для чего же, когда в ней скрыта одна отрава? Ведь есть же совесть на этом свете — цариц царица, Любви эмблема, эмблема жизни! ведь есть же совесть!.. И ей подвластна и Ингрид, то есть И королева должна послушно ей покориться. Но стонет Ингрид: «В твоей кончине не виновата, — Я разлюбила и эту правду тебе открыла, Не изменила и не сокрыла Любви к другому. Я поступила, о муж мой, свято!» В такие миги с его портрета идет сиянье, Сквозит улыбка в чертах угрюмых, но добродушных. Он точно шепчет: «Ведь мне не нужно, Чтоб ты страдала, моя голубка, — утишь страданья. Не осуждаю, не проклинаю, — благословляю Союз твой новый и боле правый, чем наш неравный, Твой Эрик юный, твой Эрик славный Весне подобен, как ты, царица, подобна маю…» Тогда любовью и тихой скорбью царицы выгрет Подходит Эрик, раскрыв объятья, к своей любимой И шепчет с грустью невыразимой: — Мы заслужили страданьем счастье, о друг мой Ингрид! — |
