1915. Май Эст-Тойла «Бродячая собака» 1 Залай, Бродячая Собака! И ровно в полночь в твой подвал И забулдыга, и гуляка Бегут, как рыщущий шакал. Богемой в папах узаконен, Гостей встречает Борька Пронин Подвижен и неутомим (Друзья! вы все знакомы с ним!) И рядом — пышущий, как тульский С солидным прошлым самовар, Распространяющий угар, Известный женовраг Цибульский, Глинтвейнодел и музыкант, И, как тут принято, талант… 2 А кто же эти, с виду дети, А по походкам — старички? Их старший книжку издал «Сети», А эти — альманах… «Сморчки!» Глаза подведены кокотно, Их лица смотрят алоротно, И челки на округлых лбах Внушают дамам полустрах… О, сколько ласки и умилий В глазах, смотрящих на своих!.. От них я очищаю стих, И, избегая их фамилий, Уж превращенных в имена, Оставлю им их времена!.. 3 Все это «цвет литературы», «Надежда» выцветших писак, Готовых пригласить на туры Поэзовальса этот «брак», Дабы помодничать прекрасным Зло-недвусмысленным маразмом, Себя их кровью обновить… Но тут легко переборщить И гнилокровьем заразиться… Нет, в самом деле, черт возьми, Какими полон свет «людьми»! Я не могу не возмутиться И поощрителям «сморчков» Бросаю молнии зрачков! 4 «Они талантливы»… Допустим! Но что — в таланте без души? Бездушные не знают грусти, А только скуку. Напиши Поэзу, вызванную скукой, — И гений мой тому порукой, — Как тонки ни были б слова, Она останется мертва. Ни возмутит, ни зачарует Скопец, развратник, женофоб. И современца медный лоб Теперь лишь сталь бича взволнует, Да, сталь бича иль гений! Вот Какой пошел теперь народ! 5 «Ну что же, разве это плохо? Ведь требовательность нужна…» — Тут не сдержалась бы от вздоха Моя знакомая княжна. Однако ж, чем живет богема? Какая новая поэма Бездушье душ объединит? Что мысли их воспламенит? Чего хотят? о чем тоскуют? Зачем сбираются сюда? Да так… Куда ж идти? куда? Посплетничают, потолкуют И, от безделья отдохнув, Зевают: «Скучно что-то, уф…» 6 Ничьей там не гнушались лепты, — И в кассу сыпали рубли Отъявленные фармацевты, Барзак мешавшие с Шабли! Для виду возмущались ими, Любезно спрашивая: «Имя Как ваше в книгу записать?» Спешили их облобызать, А после говорили: «Странно, Кто к нам пускает всякий сброд?…» Но сброд позатыкал им рот, Зовя к столу на бутерброд… Но это все уже туманно: Собака околела, и Ей околеть вы помогли! 1915. Май
Эст-Тойла Поэза о Харькове Я снова в нежном, чутком Харькове, Где снова мой поэзовечер, Где снова триумфально-арковы Двери домовые — навстречу. О Харьков! Харьков! букворадугой Твоею вечно сердце живо: В тебе нежданно и негаданно Моя мечта осуществима. О Харьков! Харьков! Лучший лучшего! Цвет самой тонкой молодежи! — Где я нашел себя, заблудшего, Свою тринадцатую тоже. Такая журчная и сильная, В лицо задором запуская, Мной снова изавтомобилена Смеющаяся мне Сумская. На восхищающем извозчике Спускаюсь круто прямо к Поку. Улыбки дамьи, шляпок рощицы Скользят на тротуарах сбоку. А вот и девочка графинина, Одетая тепло-кенгурно, Болтает с мисс (здесь это принято?): «Maman им принята… „недурно“…» Пусть афишируют гигантские Меня афиши, — то ль не эра! — Мартын! Сверни к ручьям шампанского В гурманоазисах Проспэра. 1915. Декабря 19-го Харьков — Павлоград (поезд) Поэза о Майоренгофе Я помню: в Майоренгофе, Когда мне было семь лет, Я грезил о катастрофе, О встречах, которых нет. Как верная мне вассалка, Собака ходила за мной, И грезилась мне «Русалка», Погибшая той весной. Maman с генеральшей свитской Каталась в вечерний час. И нынешний Кусевицкий Настраивал контрабас… А я увлекался рьяно Оркестром «дружка» своего: О, палочка Булерьяна! О, милый автограф его! И это же самое море, Когда мне было семь лет, Мне пело, мечты лазоря, О встречах, которых нет… |
