1915. Май Эст-Тойла Бирюзовая поэза Как солнце восходит раз в сутки, Восходит в крови моей страсть… И счастья минуту украсть Спешу у Тоски-Беспробудки, Сидящей собакою в будке, Оскалив зубастую пасть. Вся уличка в маевой тюльке Качается, чуть бирюзясь. Окрепла подснежная грязь. Эстонка проносит копчульки. И в птичьем восторженном бульке Есть с бульком крови моей связь… Я молод! Отдайся мне, солнце! Отдайся, вся зелень! вся синь! Отдайся отдачей святынь Пчелиной душе аполлонца! Сквози голубая коронца Над ликом любимой! Аминь. 1915. Май Эст-Тойла «Поклонница» Приехала из Петрограда Поклонница и — вот досада! — Блуждает целый день вдоль сада, Неинтересна и суха. Мне пишет пламенные письма. Пойди, Барбос, старушку высмей, Полай, кусни!.. Встречался ты с ней? А я — подальше от греха: Боюсь, не удержусь и резко Наговорю ей, не без блеска, Что в море, право, больше плеска, Чем в письмах, пошлых и тупых… Что эти письма и букеты Мешают мне писать сонеты, И что лишь для того и лето, Чтоб летом отдохнуть от них… Избрала б цензора иль гуся И поклонялась им, не труся, А у меня — моя Маруся, И я давно ее жених. 1915. Май Эст-Тойла Царство здравого смысла Царство Здравого Смысла — Твоя страна. Чуждо над нею нависла Моя луна. Все в образцовом порядке В стране твоей; Улицы блестки и гладки, Полны людей. Люди живут, проходят Туда-сюда, Все, что им нужно, находят, И без труда. Учатся, и на спектакли Ходят подчас. Только поэты иссякли Что-то у вас… Да! Но никто не скучает: Меньше грехов, Благо, страна процветает И без стихов… 1915. Июнь Эст-Тойла Это страшно Это страшно! — все одно и то же: Разговоры, колкости, обеды, Зеленщик, прогулка, море, сон, Граммофон, тоска, соседей рожи, Почта, телеграммы про победы И в саду все тот же самый клен… Из окна коричневая пашня Грандиозной плиткой шоколада На зеленой скатерти травы. Где сегодняшний и где вчерашний Дни? Кому была от них услада? Я не знаю! Знаете ли вы? Лето 1915 Эст-Тойла Летняя поэза Белеет черемуха над сонной гусынею, И море прохладою подернулось синею… А в поле так воздушно! а в парке так сосново! О, радости праздного! восторг безвопросного! Где желтые лютики златеют на солнышке, Забегали клевера веселые волнышки, И белые бабочки, и белые курочки Доверчиво ластятся к резвящейся Мурочке… Блаженство бессмысленно, и в летней лилейности — Прекрасен и сладостен триумф безыдейности… Лишь думой о подвиге вся сладость окислена, И как-то вздыхается невольно двусмысленно… 1915. Июнь Эст-Тойла Шутливая рондель Тебе в альбом электростишу Свою шутливую рондель, Возьми же эту самодель, Чтоб спрятать в башенку под крышу. Ты что-то говоришь, я слышу? Что? лучше скрыть ее в постель? Как хочешь! — я электростишу Тебе в альбом свою рондель. А может быть, ты спрячешь в нишу Своей души, под сердца хмель? Там ненадежно? неужель? Своей тревоги не утишу, Но все-таки электростишу. 1915. Июнь Эст-Тойла Триолет о клене О, если б клен, в саду растущий, Расправив ветви, улетел!.. О, если бы летать хотел Безмозглый клен, в саду растущий!.. Он с каждым днем все гуще-гуще, И вот уж сплошь он полиствел. Что толку! — лучше бы: растущий, Взмахнув ветвями, улетел! 1915. Июнь Эст-Тойла V. Бессмертника золотоцвет Поэма беспоэмия А если я себе позволю, Дав ямбу пламенному волю, Тряхнуть прекрасной стариной И, вдохновляемый весной, Спою поэму на отличье, В которой будет пенье птичье, Призывотрели соловьев И воды рек, и сень лесов, И голубые лимузины, И эксцентричные кузины, И остро-пряный ассонанс, И элегантный Гюисманс, И современные-грезэрки, Заполнившие этажерки Томами сладостных поэз, Блестящими, как полонез, И просто девственные дамы, Себе построившие храмы В сердцах совсем чужих мужей, Забывшие своих детей, Своих супругов — из-за скуки; И тут же Скрябинские звуки, — Поэма, полная огня, — И жалопчелье златодня, И сумасшествие Берлина, И мудрость английского сплина, И соком блещущий гранат, Эолпиано Боронат И с ней снегурочность Липковской, И Брюсов, «президент московский», И ядовитый Сологуб С томящим нервы соло губ, Воспевших жуткую Ортруду, И графоманы, отовсюду В журналы шлющие стихи, В которых злющие грехи, И некий гувернер недетский Адам Акмеич Городецкий, Известный апломбист «Речи», Бездарь во всем, что ни строчи, И тут же публикой облапен, Великий «грубиян» Шаляпин И конкурент всех соловьев И Собинова — сам Смирнов, И парень этакий-таковский Смышленый малый Маяковский, Сумевший кофтой (цвет танго!) Наделать бум из ничего. И лев журналов, шик для Пензы, Работник честный Митя Цензор, Кумир модисток и портних, Блудливый взор, блудливый стих… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И свита баб Иллиодора, Сплошной нелепицы и вздора, И, наконец, само Танго — «Бери ее! бери ero!..» Мой пылкий ямб достиг галопа И скачет, точно антилопа, Но я боюсь его загнать: Вдруг пригодится мне, как знать! Уж лучше я его взнуздаю И дам погарцовать по маю: Иди, пленяй собой луга… А там — ударим на врага! |
