1907 Импровизация Как смеют хоронить утром, когда на небе солнце? Как смеют ковать цепи, когда не скован венец? Как смеют срывать розу, когда она благоухает? Как смеют бросать женщину, когда она полна любви? Как смеют пить воду, когда в воде падаль? Как смеют улыбаться, когда существует скорбь? Как смеют надеяться, когда есть разочарованье? Как смеют жить, когда жизни нет?!.. 1910. Август Похоронная ирония Мы помолимся, когда придем на вынос: Господи! Спаси нас, Господи, спаси нас! И подумаем, склоняясь над могилой: Господи! Помилуй, Господи, помилуй! И о жизни мы помыслим в нашем тайном: Господи! Подай нам, Господи, подай нам!.. 1910. Июнь Поэту («Лишь гении доступны для толпы…») Лишь гении доступны для толпы! Но ведь не все же гении — поэты?! Не изменяй намеченной тропы И помни: кто, зачем и где ты. Не пой толпе! Ни для кого не пой! Для песни пой, не размышляя — кстати ль!.. Пусть песнь твоя — мгновенья звук пустой, — Поверь, найдется почитатель. Пусть индивидума клеймит толпа: Она груба, дика, она — невежда. Не льсти же ей: лесть — счастье для раба, А у тебя — в цари надежда… 1907 Великому современнику День 20 ноября 1907 г В северном небе играют огни, Вечную жизнь возвещают они. Мирра Лохвицкая На пустынной дороге, у старой часовни, Где старушка-зима в белой шубе брела, Где скрипучий мороз забирался под дровни, — Наша первая встреча, учитель, была. Кротко встретились мы. Как-то ласково молча, Мы с тобою пошли в твой приветливый дом. Отчего эта песня далекая волчья, Что скучала тогда, мне звучала потом? Отчего, отчего эти бледные блики Той особой луны не погасли теперь? Отчего так близки, так безмерно велики Этот дом, этот сад, эти сени и дверь? Всею гаммою чувств, всей душою порывной Я отдался тебе в незабвенную ночь, Преклонясь перед скорбью твоей беспрерывной, — И, — спасибо тебе, — ты не гнал меня прочь. Гениальный поэт — вдохновенный психолог И провидец людей с их бездушием душ, Ты взглянул на меня… Был и грозен и долог Твой внимательный взгляд. Мне лукавить к чему ж? — Я, смутясь, трепетал под невиданным взглядом. Вдруг ты взял — точно солнце, сверкая лицом! Ты мне мысль подарил бесконечным нарядом, Ты мне душу объял неразрывным кольцом. Мой учитель и друг! мой отец и владетель! Пусть же сердце играет и бьется во мне! Я к тебе сохраню, — это видит Спаситель! — И любовь, и восторг в непробуженном сне! 1909. Март У К.М. Фофанова (Один из вечеров у поэта) Мигая, лампа освещала, Как ландыш, чистые листы. Лицо поэта озаряла Улыбка ласковой мечты. Я, углубляясь в воплощенья Его измученной души, Слыхал, как сердце в упоенье Мне пело: «Стихни… не дыши…» С миражем в вдохновенном взгляде Я аромат элегий пил. Дышало маем от тетради, Сиренью пахло от чернил! Как много разных ощущений Я в этот вечер восприял: Страданий, бодрости, стремлений, Поверив снова в идеал. И в пору зимнюю пахнуло На нас вдруг раннею весной. Поэт молчал, жена вздохнула, Тоскливо пробил час ночной. 1907 Певица страсти Не слышу больше я песен страстных, Горячих песен, любовных песен, Не вижу взоров ее прекрасных, И мир печален, и сер, и тесен. Темнеет небо, и вянут розы; Тоска мне сердце щемит уныло; Сгубили юность певицы грозы, Ее толкнули они в могилу. В могиле дева — певица страсти. Как иронична, жестока фраза! И сердце рвется мое на части: Как это скоро! как это сразу!.. О, как контрастно звучат два слова: Смерть — замерзанье, а страсть — кипенье. Уж не услышу я песен снова, Не зарыдаю от вдохновенья. Но что свершилось, то безвозвратно… Порвались струны, умолкла лира… Так спи ж спокойно: ты нам понятна, Певица страсти горячей, Мирра. Полусонет («Под стрекотанье ярких мандолин…») Под стрекотанье ярких мандолин Цвела мечта, моя фата-моргана. Балькис, Мадлэн, Мирэлла, Вандэлин Проплыли в даль — как бархат струн органа. А вот еще — Луиза и Мюргит, Лилит, Робер, Агнеса, Сандрильона… У палевых, олуненных ракит Они стеклись ко мне для котильона. Но подожди, чей призрак это? Тих Спокойный шаг в безмолвии долины. В его очах поет ключистый стих И заглушает стрекот мандолины. Средь призраков нетленной красоты, — Ты, автор их, прекраснее всех — ты. |
